В ожидании весны - Ованес Азнаурян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Джемме было тридцать два года, когда она умерла, захлебнувшись во сне собственной рвотой у себя в квартире. Никто не знает, сколько раз за всю жизнь бьется сердце у человека. Никто никогда не может это подсчитать точно. Но там, наверху, на небесах, куда мы все отправимся после смерти, знали: сердце Джеммы Саркисян остановилось на 1 177 344 975-м ударе.
Տէր, ողորմեա՛. Տէր, ողորմեա՛. Տէր, ողորմեա՛.
23
Мэрико не ошибалась: Гарик действительно нашел себе в Москве «блондинку с ножками от ушей», и ее звали Надя.
Надя и чах Гарик просыпались вместе в Надиной московской квартире, пили кофе в постели, завтракали, потом Надя уходила на работу, а он оставался один и мучился. Сидел час, другой за письменным столом – он говорил, что вот-вот сделает великое то ли изобретение, то ли открытие, – потом вставал, начинал ходить из одного угла комнаты в другой. Много курил и упрекал Надю в том, что та оставляла его мучиться в одиночестве, а сама уходила. Гарик, конечно, понимал, что она зарабатывает за них обоих (ведь он нигде не работал), но понимание этого не утешало, а скорее наоборот: заставляло мучиться еще больше.
Гарик о многом думал, когда оставался один. Например, что Надя немногим старше его дочери Мэрико и что это противоестественно, что она работает, а он лишь готовится сделать великое изобретение, что живет он в ее квартире, как в тюрьме: Надя запирала его на ключ, и однажды, когда он попытался протестовать, она вспылила:
– Я хочу, чтоб ты делал свое изобретение, а не шлялся где попало. Ты никуда не уйдешь, пока не закончишь со своим изобретением. Не забывай, что ты и твоя ереванская семья живете за мой счет!
И Гарик решил смириться. Ведь иначе ему пришлось бы уехать обратно в Ереван, а этого Гарик не хотел больше всего на свете. Он с какой-то панической поспешностью всегда отгонял от себя мысли о Ереване и особенно о Дзорке, где он родился и где все друг друга знали и поэтому всегда было душно…
В Ереване у него была куча долгов когда-то, и он чуть было не наложил на себя руки. Кстати, он так никогда и не узнал, что однажды хотела совершить самоубийство и сама Маргарита, жена.
Это было серым, бесцветным, зимним днем, никчемным, пустым, как две капли воды похожим на вчерашний – унылый, бездушный. Хоть кричи, хоть вой. Маргарита в грязном цветастом халате в заплатах сидела на кухне, тупо глядя прямо перед собой, и курила сигарету за сигаретой. Муж, Гарик, школьный учитель по математике (это уже январь 2004 года), был на работе; дочка – Мэрико гуляла с друзьями. Пепельница была наполнена до краев. Непотушенные окурки еще дымились, а Маргарита уже прикуривала новую сигарету, но и эту она не докурила до конца и быстро сдавила двумя пальцами ко дну сине-красной глиняной пепельницы. Потом встала, повернула ручку газа плиты, открыла духовку и опустилась на колени перед плитой. Больше всего в тот день Маргарите хотелось умереть. Сдохнуть…
Звонок в дверь заставил ее открыть глаза. Мысль ее начала лихорадочно работать: Гарик? Дочь? Но они не должны были вернуться так рано. Соседка? Значит, не надо открывать… Но кто-то с назойливой настойчивостью продолжал нажимать на кнопку дверного звонка. И вдруг женщина заплакала, и плач ее постепенно стал похожим на вой… Приговаривая: «Господи! Господи!», она встала, выключила газ и пошла в коридор открыть дверь.
Паренек в солдатской форме, которая ему была явно велика, худой, длинный, как жердь, стоял на пороге и мял в руке свое солдатское кепи. Когда Маргарита открыла дверь, он покраснел, сконфузился, закашлял, активно захлопал ресницами больших, как блюдца, карих глаз.
– Простите… Это… Здравствуйте… Извините, Сашик здесь живет?
– Нет. У нас никакой Сашик не живет. Вы ошиблись, – ответила Маргарита, дочь великого писателя Ара Манояна, пугая паренька неожиданно низким тембром своего голоса.
Паренек еще больше сконфузился, еще больше покраснел и, заикаясь, сказал:
– Мне сказали, что именно здесь проживает Сашик. Он в увольнение ушел два дня назад, и я пришел навестить его. У вас есть сын, который служит?
– Нет у нас никакого Сашика! – Марго начала нервничать, потому что молодой солдат разглядывал ее растрепанные волосы и заплаты на халате. – У меня дочь. Может, вы ошиблись подъездом? Это часто бывает. Наш и соседний подъезд обычно путают. У нас он номер первый, а соседний – первый, дробь два…
– Может, я и ошибся, – сказал солдат и опустил голову. Маргарита терпеливо ждала, когда же солдат станет спускаться по лестнице, чтоб закрыть дверь, – она не решалась хлопнуть дверью перед носом молодого солдата, – но уже начинала терять терпение. И вдруг женщина увидела на его глазах слезы. Глухим от слез голосом парень сказал: – Тетя-джан, извините меня, пожалуйста, дайте мне кусочек хлеба. Я очень-очень голоден… У меня никого в Ереване нет… Дядя с женой уехали. Вероятно, в Цахкадзор… но я туда не доберусь… Больше никого нет. Вообще нет…
– Господи!
Маргарита бросилась обратно в кухню, по дороге соображая, что же дать этому пареньку, и вспомнила, что, как назло, дома ничего нет. Она взяла полбуханки из хлебницы, взяла из холодильника огрызок сыра и куриное яйцо, не съеденное утром Мэрико, с чувством вины отметила, что в холодильнике больше ничего другого нет, положила хлеб, сыр, яйцо, да еще конфетку, найденную случайно в кармане халата, в целлофановый пакет и побежала к пареньку. Тот стоял по-прежнему на пороге и вытирал нос рукавом шинели.
– На, возьми, тга-джан, – сказала Маргарита Маноян и сунула ему в руки пакет. – Ничего больше нет. Это все, что было. Бери же…
– Спасибо… Спасибо, тетя-джан! Я вас не забуду! Никогда… – И, обнимая пакет, стал спускаться по лестнице, все еще благодаря Маргариту. Но потом остановился, повернулся, посмотрел наверх. – Как вас зовут? Я хочу знать. Я буду молиться. Я в армии научился молиться. Как вас зовут?
– Маргарита… Маргарита Маноян.
– Вы?..
– Да, я дочь Ара Манояна… Вы любите читать книжки?
– Судьба… Спасибо! Прощайте!
– Мальчик! Эй, тга-джан! Тебя-то как зовут? Я тоже буду молиться о тебе.
– Липарит. Липо. Липарит Овсепян. Прощайте!
Маргарита закрыла дверь
