В ожидании весны - Ованес Азнаурян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ваге Саакян ответил: «Что же ты со мной делаешь, сука?!» У него дрожали руки, и Тигран спросил:
– Тебе нехорошо? Ты весь побелел. Что-то стряслось?
– Ничего.
– Плохие новости?
– Хорошие. – И они выпили еще по рюмке.
Было очень-очень жарко, и они сидели в одних трусах, по-холостяцки (Аэлита, жена Тиграна, с сыновьями уехали в Веревунк к родителям на пару недель перед тем, как переехать в Германию). Ваге Саакян все время потел – от жары, то ли все же от теплой водки, и ему было как-то неудобно смотреть на седую грудь своего друга, Тиграна.
Тиграну почему-то всегда не нравилась Лилит.
– Брось ее. Она будет тебя постоянно угнетать, – говорил Тигран своему другу.
Но он не мог. Всегда не мог. Смогла она – в тот последний осенний день 2007 года.
У Лилит были черные волосы, которые умели курчавиться от дождя, темно-карие глаза и полные губы. Она была невысокого роста, но у нее была такая походка, что это не сразу бросалось в глаза, – она шла очень величаво, не спеша, в ней была какая-то особая утонченность и особый такой аристократизм.
Лилит говорила, что не может поверить, что Ваге ее любит, и сама никогда не говорила ему, что любит. И не смела обращаться к нему на «ты», и он мучился. Но это было все потом, а пока…
Пока 1 августа 2003 года небо было чистое, ясное, и не видно было ни единого облачка. Солнце, казалось, задалось целью растопить всю землю, спалить город, улицы, деревья и людей; плавился асфальт. Так было каждый день: очень жарко и душно, но уже к полудню начинал дуть южный ветер, собирались черные тучи, и вечером бывала гроза. Почти каждый вечер. Гроза бывала всю ночь. А утром было изумительно ясное, синее небо – ни единого облачка.
Первого августа Ваге Саакян впервые увидел Лилит Карапетян. В кафе «Уют», в самом центре Еревана.
Непонятно было, «Уют» – это просто забегаловка или кафе. Во всяком случае, здесь действительно было очень уютно и вкусно кормили, и, кроме того, тут можно было просто посидеть и выпить холодного разливного пива. А еще здесь каждый мог написать на стене какое-нибудь пожелание, послание или просто стихотворение. Записи и стихи писали на самых разных языках мира, и никто не знал, откуда и от кого пошла эта традиция; теперь многим казалось, что так было всегда.
Хозяйка кафе не запрещала посетителям расписывать стены, хотя и ничего не понимала в поэзии. Просто каким-то особым чутьем делового человека чувствовала, наверное, что надписи эти в немалой степени привлекают посетителей (однажды даже позвонили и попросили подсказать адрес кафе, «где на стенах пишут стихотворения»). Совсем рядом с этим кафе был расположен магазин цветов, где делали похоронные венки, и это являлось предметом острот посетителей кафе.
Хозяйку заведения звали тетя Нора, и она была очень толстая женщина под 60. Она уже три года как была вдовой и уже пять лет водила миниатюрный «Рено», который кряхтел и стонал под тяжестью своей хозяйки. Те, кто знал Нору, посмеивались, говоря, что ей надо срочно похудеть или сменить маленький «Рено» на что-то более комфортабельное. Нора никогда не говорила, почему она дала своему кафе название «Уют». У Норы не было детей.
В кафе «Уют» работали тогда только одна официантка, которую звали Анжелика, и одна повариха с сыном. Анжелике было двадцать восемь лет. Ухажеров у нее не было. Она была худая, некрасивая, но с какой-то обаятельной и доброй улыбкой. Завсегдатаи кафе называли ее «ахпер Анжик[70]», но Анжелика никак не обижалась на это, хотя и нельзя сказать, что это ей нравилось. Не нравилось Анжелике еще и то, что тетя Нора все время ей говорила:
– Присматривайся, к клиентам, может, и подцепишь кого-нибудь.
Анжелика всегда на это отвечала:
– Да ладно тебе, тетя Нора, перестань.
И Нора тогда бормотала под нос:
– Вот дурочка-то. Молодая ж пока… потом поздно будет!
Нора знала, что Анжелике нравится сын поварихи. Ему было под тридцать, и его звали Давид. В кафе «Уют» он разделывал мясо, менял диски в магнитофоне и готовил шашлык, кебаб, шаурму – и все это один, сам. Мать его, женщина шестидесяти пяти лет, которая все время молчала и у которой на ногах некрасиво вздулись вены, одна пекла булочки, пирожки, пирожные и лагмаджо.
В кафе «Уют» столики были маленькие, деревянные, с резными ножками, квадратные. На каждом из них была лампа с розовым абажуром, синие или красные скатерти в белых квадратиках, черные пепельницы и металлические салфеточницы… Столики стояли у стен, и центр залы был свободен…
Даже не выпив утренний кофе, Ваге Саакян собрал портфель, взял сигареты и ушел. Он спустился по Проспекту вниз, зашел в сквер перед Консерваторией, сделал круг и пошел в сторону кафе «Уют». Там он оставался до шести часов вечера, говоря жене своей Тагуи, что идет в редакцию журнала. На самом деле сорокашестилетний писатель сбегал в кафе «Уют», чтоб писать роман (естественно, гениальный).
Ваге Саакян тем утром поздоровался с Давидом, который стоял у входа в «Уют» и курил. Потом прошел внутрь заведения и сел за свой любимый столик. Пока он доставал из сумки папку с бумагами, к нему подошла Анжелика, «ахпер Анжик». Она ему в тот день показалась особенно некрасивой, и он заказал кофе и булочку.
Анжелика мрачно ушла за стойку и почти сразу же вернулась с чашечкой кофе и горячей булочкой на тарелке. Ваге Саакян сразу же сделал два-три глотка кофе и съел почти всю булочку. Он подумал о матери Давида, поварихе. У нее было варикозное расширение вен, и, наверное, ее ноги очень болели; но ей все равно весь день приходилось стоять у плиты.
Из книги было уже написано двадцать пять страниц, но он все равно не знал, о чем она будет. Ваге Саакян опять, как и всегда, решил для себя две вещи: писать только о том, что он знал досконально, и о том, что он любил. В конце концов, какая разница? Не получится роман – получится рассказ. И то хорошо. На рассказах, конечно, не разбогатеешь… Пока что в его