Александра Федоровна. Последняя русская императрица - Павел Мурузи

Озадаченный генерал ответил:

— В любом случае, Ваше величество, это — очень важное событие...

Увы! Оно таким стало, чего, конечно, никто не желал. Обманутый, оскорбленный народ искал козла отпущения. В конце концов, кому предъявлять претензии по поводу та­кой безответственной декларации государя, который еще никому не доказал, чего он стоит как царь?

Во всем стали подозревать императрицу. Это она, — кто же еще? — хотела превратить своего мужа в деспота. И кле­вета набирала силу... тем более что этому способствовали некоторые члены императорской семьи...

Восемь дней спустя после строгого выговора, вынесенно­го царем своему народу, на его рабочем столе, словно невзна­чай, оказалось открытое письмо Женевского Революцион­ного Исполнительного комитета рабочей партии. В нем го­ворилось: «Ваша речь только усилила оскорбления в адрес мятежно настроенных людей. Они пойдут до конца в своей борьбе с тем, что они яростно ненавидят, и можете не сомне­ваться в том, что они будут бороться любыми способами, которые окажутся в их распоряжении. Вы первый вступили в бой, и никто не сомневается, что очень скоро вы окаже­тесь в самой гуще схватки...»

Санкт-Петербург, 19 января 1895 года

...Студенты организовали шествие от университета и тех­нологического института до Аничкова дворца, — это была первая массовая манифестация такого рода. Полиция быс­тро их разогнала, никаких серьезных инцидентов отмечено не было.

Но вина была уже обозначена, улица теперь предназна­чалась не только для торжественного выезда государя.,.

Все эти события, казалось, были лишь легким облачком на ясном небосводе перед счастливым происшествием, к которому готовился император, и вся империя уже знала об этом, — горечь взаимных обид вскоре развеялась, и жизнь вновь вошла в привычную колею,

Мария Федоровна спешно прибыла из Копенгагена, что­бы находиться рядом с невесткой, когда той потребуется ее помощь.

Александра решила рожать не в Санкт-Петербурге, а в Царском Селе.

С каким нетерпением, с каким религиозным пылом, ве­рующие опускались на колени перед иконами втысячах рус­ских церквей, молились за рождение у императрицы маль­чика, наследника трона. Салюта в триста залпов из пушек в день рождения наследника так и не прозвучало. Пожелания самодержцев, как и всего населения Санкт-Петербурга не оправдались! На свет появилась девочка. Великая княгиня Ольга Николаевна вошла в этот мир, который обманулся в своих ожиданиях. Младенец весил девять фунтов. Радость родителей затмевала разочарование окружения. Отец уже не думал о своем разочаровании, — он уже смирился, что у него не будет наследника. Не беда! Ему всего двадцать семь, а жене — двадцать три...

У него еще будет шанс...

Молодая мама пожелала лично кормить свою новорож­денную. Александра сама нянчила и купала ребенка, пела малышке колыбельные песенки, которые она уже произно­сила на безупречном русском языке, с очень приятным не­мецким акцентом.

Она была счастлива, сердце ее переполнялось радостью. Поглядывая на спящую девочку, она писала своей сестре Виктории: «Ты себе не представляешь, как мы счастливы; у нас появилась такая чудная малышка, о которой так прият­но заботиться...»

Когда маленькая Ольга спала, мама, сидя у детской кро­ватки, вязала и мысленно высказывала ей свои пожелания: «Пусть это дитя подольше рассчитывает на своих родителей, и пусть ее жизнь будет безоблачной и счастливой!»

* * *

Шли месяцы, но положение Александры не менялось. Ее непреодолимая тяга к уединенной семейной жизни со всех сторон подвергалась критике, все только и говорили об ис­полнении дворцового протокола, о надлежащем официаль­ном поведении, которое должно было всем бросаться в гла­за, что вызывало еще большее неудовольствие у ее свекрови.

Решительно, эти две женщины не находили общего язы­ка, и, скорее всего, никогда не найдут. Великие княгини под влиянием своего окружения заявляли, что молодая императ­рица делает все, чтобы отдалить мужа от его матери, от чле­нов царской семьи. Фрейлины из числа той аристократии, которая еще недавно составляла двор Александра III, ни­сколько не желали понравиться императрице. Той пришлось не раз их менять. Повсюду распространялись слухи о том, что этой капризной немке не угодишь, что служить ей — одна каторга. После того как своих постов лишились графи­ня Ламсдорф и княгиня Барятинская, трудно было, судя по всему, подобрать им замену, найти достойных кандидаток. Но одну все же нашли. Княгиня Оболенская, заняв эту дол­жность, более двадцати лет, до самого конца царствования оставалась верной Ее величеству. Этот неоспоримый факт опровергал все коварные инсинуации придворных статс- дам, которыми с удовольствием пользовалась княгиня Рад- зивилл в своих мемуарах, но все, что она в них писала, было так далеко от истины.

Короче говоря, чтобы молодая императрица не говори­ла, чтобы не делала, какие бы решения не принимала, все тут же вызывало суровую критику, самые неблагоприятные комментарии.

Утверждали, что она, пользуясь своим положением, на­стойчиво всем протягивала руку для поцелуя, что раздража­ло многих, считавших, что такой жест их унижает.

НобудЬунее другой характер, будьона излишне веселой, даже фамильярной, то непременно нашлись бы такие, ко­торые стали бы упрекать ее в недостаточном чувстве соб­ственного достоинства и неуважении к короне.

Царствование этой молодой несчастной женщины нача­лось в обстановке постоянной, угнетающей критики, глав­ным источником которой служили неприязненные чувства к ней со стороны свекрови, которая выражала к ней свою антипатию еще до того, как она стала членом семьи, — она считала, что только одна она может судить о том, как ее не­вестка должна вести себя!

Но в дружном хоре этих разодетых светских дур, осуждав­ших все ее слова, все ее поступки, раздавались и более здра­вые голоса. Мол, пока еще слишком рано судить о ней, пусть вначале немного привыкнет к своему стремительному воз­вышению. Такое мнение разделяли многие, но праздноша­тающаяся санкт-петербургская толпа, которая ни в чем не уступала точно такой же толпе парижской, прислушивалась только к тем мнениям, которые выражались громче других, то есть к мнениям членов императорской семьи.

Наступил, наконец, момент, когда оба противостоящих друг другу придворных клана все решительнее выражали свое мнение по этому поводу. Два инцидента, произошед­шие этой зимой, всполошили всех.

По чину православного богослужения русское имя импе­ратрицы при литургии произносилось сразу после имени императора. Но Павел I своим указом в конце прошлого века установил полное преимущество в этом отношении вдов­ствующей императрицы при ее жизни.