Александра Федоровна. Последняя русская императрица - Павел Мурузи

— Ники, мой дорогой. Ты — моя любовь. Ты ведь не так часто бываешь рядом со мной, поэтому я хочу остаться здесь.

— Может, мы ускорим наш отъезд в Петергоф?

Царь не ответил. Он не знал, когда он сможет покинуть столицу, даже для поездки в ее предместье. Вдруг он сделал ей другое предложение:

— Почему бы тебе не пригласить к себе свою тетю Эллу, — она составит тебе компанию. Она такая спокойная, такая ус­лужливая, и вы вместе сможете решить, какой вам нужен от­дых и где, в каком месте...

Александре такая идея очень понравилась, и она тут же Отправила телеграмму сестре. Ее ответ из Никольского не заставил себя долго ждать, — на следующий день она сооб­щала о своем выезде из Москвы.

Тем временем Николай отдавал распоряжения поскорее приготовить для них Александровский дворец в Царском Селе, который когда-то там возвела великая княгиня Ека­терина.

Они с мужем часами обсуждали обстановку их собствен­ного первого дома, где никто не мог бы неожиданно по­явиться, без их на то разрешения. Когда Александра стала представлять, как она проведет первую ночь в своем доме, ей показалось, что у нее за спиной выросли крылья...

Великая княгиня Елизавета приехала к ней в мае месяце. Она вместе с родителями так радовалась будущему ребенку, наследнику престола. Сестры жили в уединенной обстанов­ке, занимались музыкой, вышиванием, читали по-француз­ски, старательно рисовали акварельки, катались по парку в своем экипаже. Дни летели один за другим с удивительной быстротой.

Вдовствующая императрица постоянно сообщала о сво­ей жизни на родине, царь часто писал матери, призывая ее порадоваться вместе с ним их светлой надежде на наследни­ка: «ребеночек становится уже большим, он сучит ножками в животе Алике и толкается, словно чертенок».

Мария Федоровна оставалась довольно сдержанной в своих ответах по поводу их будущего.

Когда наступило лето, Элла вернулась в Ильинское, где ее ждал великий князь Сергей Александрович, а император­ская чета отправилась переждать летние горячие денечки в Петергоф. Морской свежий воздух был полезен им обоим. Они жили в маленьком, уютном, словно игрушка, домике прямо на пляже, свита была небольшой, а число слуг сокра­щено до минимального.

Вместе с тем, когда частная, семейная жизнь супружеской четы становилась с каждым днем все счастливее, новости о внутренней политике в стране становились все более серь­езными, даже угрожающими, и Николаю в его новом поло­жении царя приходилось на них реагировать. Этот пока еще не государь, а лишь его подмастерье, уже совершил несколь­ко ошибок психологического порядка, хотя в доброте моло­дого царя, его чувстве справедливости, его великой вернос­ти своему народу никто не мог, вполне естественно, усом­ниться.

Несмотря на сильно затянувшийся период траура в силу всем хорошо известных печальных обстоятельств, новому императору не терпелось встретиться с представителями дворянства и членами многочисленных земств.

Во время одной из официальных аудиенций произошел неприятный инцидент. Если бы о нем умолчали, то оппо­зиция не получила бы в результате стольких причин для выражения своего недовольства и своей суровой критики властей. В двух словах дело обстояло таким образом: земство (орган местного самоуправления) Тульской губернии, изве­стное своими либеральными тенденциями, направило свои соболезнования Николаю II. Некоторые официальные кру­ги, ознакомившись с содержанием этого адреса, сочли его противоречащим самим принципам самодержавия. Тем не менее другие министры и более здравомыслящие люди не нашли в этом документе ничего крамольного или опасного. Иностранные политики увидели в нем первую предприня­тую русским народом попытку донести до государя реаль­ные нужды того народа, которым он управлял!

Но этот документ сильно не понравился министру внутренних дел, особенный гнев у него вызвал такой абзац: «Мы твердо верим, что Ваше Величество при Его царство­вании станет признавать права как отдельных граждан, так и существующих народных представительств, к которым бу­дут относиться с постоянным должным уважением...»

Министр счел необходимым обратить внимание госуда­ря на подобную дерзость (!), и молодой царь, еще находив­шийся в плену различных теорий отца, согласился с мнени­ем своего высокопоставленного чиновника.

Легко поддаваясь чужому влиянию, Николай II заявил, что земству Тверской губернии следует преподать урок и чтобы все его члены были оповещены и проинформирова­ны о недовольстве хозяина.

Если бы этому не столь значительному инциденту не при­дали столько публичности, то популярность царя ни в какой мере не пострадала бы, — но вероятно, чья-то опытная лов­кая рука в императорском дворце уже передвигала пешки на доске, чтобы приблизить падение царской династии. Мно­гие историки, занимающиеся Россией XX века, видят в этом злосчастном адресе земства Тульской губернии прелюдию к той трагедии, которая приведет к падению дома Романо­вых и окончанию их самодержавной власти в стране...

У мелких причин — большие последствия, — говорится в пословице. На официальном приеме в Санкт-Петербурге, устроенном в честь делегатов губернских народных предста­вительств, собравшихся в столице для поздравлений новой императорской супружеской четы, Николай, воспользовав­шись представленной ему возможностью, решил свалить всю вину на свой народ. В его речи особых угроз не содер­жалось, но он произнес ее с такой яростью, что во всех кру­гах ее стали комментировать с большим разочарованием. Речь его заканчивалась такими словами: «Я хочу, чтобы все знали, что я буду предпринимать все свои усилия, чтобы во благо всего народа сохранять и впредь принцип абсолютного самодержавия, сохранять столь же твердо и энергично, как это делал мой отец, об уходе которого все мы так скорбим...»

Несчастный! Он мог вполне иметь подобное намерение, но зачем о нем заявлять публично? К тому же сопровождав­шая царя императрица была в траурной одежде. Она, види­мо, не знала о древнем русском обычае, запрещающем мо­лодой жене облачаться в траур, при получении поздравле­ний по поводу ее бракосочетания! Несчастная принцесса, действуя из лучших побуждений, тем самым только озлоб­ляла свой народ.

За такую оплошность царя, которая окажется фатальной, полную ответственность нес Константин Победоносцев, обер-прокурор Святейшего синода. Три дня спустя после этой примечательной речи, царь поручил генералу Череви- ну, шефу его личной охраны, сообщить ему, какой наблю­дается общественный резонанс на произнесенную им речь.

Озадаченный генерал ответил: