Карусель. Роман-притча - Ксения Незговорова

– Эй, чувак, ты чего? – Арсений опомниться не успел, как похожий на ангела юноша хлопнул его по плечу и по-дружески улыбнулся, — Музыка, что ли, нравится?

Мальчик почувствовал, что внезапно онемел, язык застыл в неподвижности, и потому только кивнул. Не привык, что с ним кто-то заговаривал да еще и таким беспечным тоном, как со сверстником.

– Конечно, мне очень приятно, но, парниш, это совсем не музыка. То есть не совсем музыка. А боевой клич, — юноша улыбнулся и снова заиграл свою веселую мелодию, точно зазвенело разом несколько колокольчиков, столкнулись лицом к лицу два человека и узнали, что такое при-тя-же-ни-е. Молодой человек с гармошкой прыснул от смеха, глядя на сосредоточенное лицо Арсения, который пытался уловить в торжестве звуков что-то священное, богоравное.

– Я так, обычно, друзей зову. Услышат гармошку, спускаются, и мы все вместе тренькаем на гитарке Мартина. А если начнет играть сам Мартин, так вообще праздник. А ты чего, язык проглотил?

Арсений очнулся и с каким-то благоговением воззрел на уличного музыканта. «Гитара, — повторял он про себя новое, незнакомое доселе слово, по всему телу разливалось тепло от его произнесения, — Гитара – это, должно быть, сказочная фея, волшебница из Царства Снов».

Он посмотрел на нового знакомого и улыбнулся.

– А можно и мне послушать?

Тот довольно рассмеялся и подмигнул мальчику.

– А то! Ты мне, определенно, нравишься, парниш.

Арсений запрыгнул на скамейку с ловкостью кошки и спрятал ноги под себя. И снова это недосягаемое чувство, на этот раз подошло совсем близко, подкатило к горлу, забило в виски – чувство свободы, легкости, воздушного полета в бесконечности Вселенной. От человека рядом веяло весной, запахом цветущей яблони, теплым молоком, чем-то родным, близким, выученным наизусть, как любимое стихотворение. Юноша положил губную гармонику на ладошки Арсения и принялся объяснять механизм этого миниатюрного инструмента. А мальчику казалось, что он случайно, ненароком дотянулся рукой до мягкого одеяла неба.

– Арсик! – услышал грозный окрик и вздрогнул, напрочь забыл, что мама в продуктовом магазине неподалеку. Захотелось только скрыться от хищных глаз, и он беспомощно взглянул на собеседника. Тот никак не отреагировал и продолжил свое объяснение, верно, не понял, что зовут его нового знакомого.

Мальчик с досадой закусил губу. Варваре Петровне потребовалось около восьми секунд, чтобы выхватить руку сына и потащить его за собой. Арсений даже не успел попрощаться с гармонистом.

– Как вам не стыдно! – презрительно бросила волевая женщина юноше и вот уже напустилась на плачущего от обиды Арсения.

– Я же просила тебя подождать у магазина, глупый-глупый мальчишка! Сколько тебе раз повторять: не заговаривай ты с незнакомыми дядями!

Арсений не отвечал, он громко шмыгал носом и глотал горькую соль. Как заклинание твердил про себя одно единственное, выхваченное из вечности слово «гитара», так и не узнав, что это. Ветер доносил приглушенные звуки, кто-то создавал новый музыкальный ритм, кто-то создавал из пустоты воздушных масс большой и уютный дом с непременно распахнутыми для гостей дверями.

II

Он медленно вышагивал по залитой дождем мостовой. Плавно – точно танцевал; мерно постукивая ботинками – словно марш. Помахивал нетяжелым чемоданчиком – сам не сознавал, что нес его в руках, но плескал в океане воздуха на автомате. Застывшая улыбка закралась где-то в области уголков губ – посиневших от колючего весеннего холода. Легкое недомогание в области головы… Он знал – всего-то нужно прилечь и вздремнуть на часок-другой. Но дом застрял в лесу спешащих людей. Продирался сквозь этот лес, всматривался, находил, бросался к своему пристанищу и тотчас же снова терял из виду. Доктор морщился от досады, вглядываясь в человеческие лица, чтобы невольно поставить диагноз. Бледное, безжизненное, сухое… лицо обреченного человека, висящего над пропастью. Туберкулез или наркомания. Скорее всего, второе – расширенные зрачки притаились в пещере впалых теней и теперь уже почти вываливаются наружу. Чуть приоткрытый рот, слабый стон и угловатая походка, ноги растопырены, как у пингвина, плечи вытанцовывают польку, на кончике носа – пух. Дебилизм третьей степени. Отсутствие разума, но не отсутствие сердца – повышенная чувствительность, быть может, романтическая сентиментальность.

Гниющее лицо сифилитика – безумная улыбка страдальца, трагического героя из дешевого романа. Черные легкие нервного курильщика. Больная печень желтокожего мужичка. Трясущиеся руки параличной женщины. Врач помотал головой, словно стремясь стряхнуть всех этих людей с лица Вселенной. «Что за наваждение? Верно, тяжело быть талантом», – низенький, маленький, щуплый человечек с залысиной в объятиях волосиков ржавого цвета, – несомненно, считает себя гением врачебного дела, уверен, что не ошибается. Он властитель этой неизлечимо больной планеты. Небрежно расписывается в ее медицинской карточке, прячет в ящик стола… Семнадцать, шестнадцать, пятнадцать… Светофор всегда как будто бы издевается, красный цвет горит вечность, зеленый зажигается на долю секунды. Или красный вспыхивает огненным пламенем, а зеленый апатично валяется на табло, время от времени похрапывая. Все зависит от того, где ты в данный момент находишься: за рулем или по ту сторону автомобиля. Пешеходы нервно кусают ногти, шагают на месте, топчут грязь, высоко поднимая ноги. Резкий и неожиданный толчок. Врач быстро поворачивает голову и хватает незнакомку за запястье. «Сумасшедшая?» – успевает подумать он, а она гневно сверкает глазами и скачет на красный прямо перед несущейся на всех парах машиной. Пролетает молнией, кутаясь в покрывало скорости, устраивает побег от неизбежности. Врач потер ушибленный затылок – бешеная ударила его локтем – то ли случайно, то ли специально: решила поиздеваться над его карликовым ростом. Было в ней что-то обворожительное, кем бы она ни была и что бы ни замышляла. «Гетерохромия, – успел отметить доктор, – Редкий случай». По-нашему, разноцветные глаза – роскошь для всевластных насмешек. Два смеющихся маячка, не похожих друг на друга. Двуглавый орел с хищной силой филина. Куда несутся эти два беглеца, опережающие ход времени? «Только бы успеть, только бы успеть», – твердит их хозяйка, сжимая влажные кулаки. Зачем успеть, для чего? В каком лабиринте ты хочешь затеряться? Девушка не может ответить на этот вопрос, вот только пляшет в груди разбушевавшееся сердце – и стучит, и колотится – помогите, откройте, выпустите – вместо разума пульсирует мысль – одна единственная щепка, затерянная в космической пустоте: «Нет, я не учитель рисования, я – художник», – гордо, самоуверенно, недоказуемо, но осязаемо шестым чувством волшебной звезды. Там, где она делает остановку, все остается по-прежнему – отвратительно неуютно. Хочется спрятаться внутри еще одного мира, руки не слушаются призывного клича – трясутся, но наполняют высокий бокал смертельным ядом замедленного действия. Облокотившись на стол, уже немного пьяный, мужчина наблюдает за тем, как красная жидкость красит стенки сосуда, и косит глаза – сознательно создает иллюзии, воображает, что это нектар, рожденный самым красивым цветком из венка прекрасной девы.

– Девушка, – мокрые черные усы, неприятно повисшие на толстых губах, оказывается, еще и умеют говорить, – Вы красивая вообще! Может… – не договаривает, игриво дергает глазом – подмигивает, весь подается вперед, тянет к барменше влажные губы и поскальзывается, едва успевает ухватиться за краешек стола.

– Сама знаю, – буркнула девушка и вдруг выплеснула коктейль ему в лицо. Нервы не выдержали; ринулась на кухню, где пахло подгоревшей курицей, рухнула на пол и, никого не стесняясь, в голос зарыдала.

– Да что с тобой? – повар Саша внимательно посмотрел на нее и тронул за плечо, но девушка вздрогнула, точно ее ударили током.

– Ты какая-то нервная сегодня, Женя. Отдохнем после работы? – взял ее за подбородок и повернул лицо к себе.

Она уже не плакала, только равнодушно покачала головой:

– Давай напьемся.

Женя не знала ответов на бессмысленные вопросы: «что случилось, сделалось, стряслось…» Сотряслось. Удивительно, необъяснимо, абсолютно некстати. Точно что-то надломилось внутри, сломалось, вышло из строя, и она, подобно расстроенной гитаре, разучилась звучать. Попробуй теперь остаться наедине с собой – и не выдержишь, взорвешься хриплым рыданием. Поэтому – алкоголь скользит по ее острым, торчащим наружу венам, чудом перебрасывается к мозгу, в мозг, и разрушает клетки. Женя запрокидывает голову и громко смеется, хохочет, хлопает какого-то случайного, незваного Сашу по плечу и притворяется, притворяется, притворяется. Примеряет все новые маски, играет сумасшедшие роли, выкрикивает: