Карусель. Роман-притча - Ксения Незговорова

Арсений растерянно смотрел ей вслед, не решаясь додумать ни одну мысль; он не заметил, как надломленный грубым ветром печальный листок опустился ему на голову и нанизал на волосы бисеринки капель. Рогов похлопал его по плечу:

– Не вмешивайся в ее жизнь, дружок. Она… – он недоговорил или, быть может, высказанные вслух слова растворились в реве капризного грома, так никем и не услышанные. Арсений освободился от руки непрошеного гостя и долго еще дергал плечом, ощущая неприятное для него прикосновение. Гитара кричала внутри него, как новорожденный младенец, и он уже разбирал в этом безмолвном потоке суть, улавливал невесомую идею для еще не сыгранной мелодии. Выпущенный из своей клетки дождь забарабанил по нечищеным ботинкам, искренне стремясь смыть не только эту грязь, но и человеческую.

…Тогда ему было около восьми лет, и он впервые почувствовал все то, что теперь мог описать словами. Но разве слов когда-нибудь бывает достаточно для выражения главного?

Маленький Арсений еще не умел играть; он был слушателем, внимательным, благодарным, который верил, что с помощью струн можно управлять временем. Вы спрашиваете, как? Очень просто, например, остановить и взорвать выхваченное из суеты мгновение любовью. Она рождается и живет на самом грифе – и расцветает, когда пальцы прыгают по ладам в поисках нового аккорда. Любовь дышит в загадочном «внутри», где бьется бешеное сердце пылкого юнца – уже любовника чудо-мелодий; движется дальше и застывает на подушечках пальцев, что соприкасаются с совершенством, становятся единым целым с вечностью, начинают свой путь с поцелуя первого звука. Мелодия – гармония всех существующих в природе начал (это золото, которое где-то между светом и тьмой), потому что способна как возродить, так и ударить; это волнение вот-вот готовящейся сбыться мечты. Пребывая за пределом своего сознания, творец запрокидывает голову назад и скользит по струнам, точно строя новый мир, быть может, наконец-то идеальный. Кажется, автор в безопасности, защищен от ошибок, потому что не смотрит на свои движения, даже ими не управляет (они управляют), он в Высшем центре в качества Избранника Божьего. И он действительно отличен от остальных, в спешке носящихся: у него есть смысл, настоящее и Единственный ответ на Единственный вопрос… Кто мы? Им-пуль-сы.

Творцом был юноша, называющий себя Мартином (Мартынов, родился в марте, увлекался идеями Мартина Лютера). Хотел поменять фамилию, потому что чувствовал угрызения совести за смерть Лермонтова, но не мог найти благозвучную, – он был слишком придирчив и критичен. Обожал казаться высокомерным, но как только брал в руки гитару, забывал о надуманном величии. Всегда дрожал после игры, постоянно жалуясь на холод, но на самом деле ощущал эмоциональное потрясение. Очень часто краснел и опускал глаза, делая вид, что в них что-то попало. Терпеть не мог сентиментальных людей, а сам плакал на трагедиях в театре. Постоянно чувствовал неудовлетворенность жизнью и самим собой. Находил забвение в музыке, а другие – в его игре.

– Мартин, я в вас влюбился… — покраснев, признался Арсений, не в силах отвести взгляда от серьезных, немного печальных синих глаз. Юноша улыбнулся, потрепал мальчика по голове и протянул ему гитару:

– Не в меня, а в нее.

Арсений осторожно коснулся ее корпуса, но тотчас же одернул руку, как будто считая себя недостойным дотронуться до святыни. Мартин поставил старенький инструмент рядом с собой и сунул замерзшие руки в карманы расклешенных брюк.

Мальчик почувствовал, как к горлу подступают непрошеные слезы… радости ли, восхищения, но он не хотел показывать их своему кумиру. Потому обнял Мартина худенькими ручонками и носом зарылся в плечо, чтобы никто не смог увидеть его мокрого лица. Клетчатая рубашка музыканта пахла ромашковым настоем, сеном, парным молоком и ночным небом, усыпанным свежими звездами.

– Ну, полно тебе, дружище, не плачь, — Мартин ласково похлопал его по спине, — разумеется, разгадав, – Держу пари, ты научишься играть гораздо лучше меня да еще и станешь великим музыкантом.

Арсений поднял голову и доверчиво заглянул в это доброе лицо с горбатым носом и жутко колючим подбородком.

– Только если ты будешь моим учителем.

Мартин рассмеялся и согласно кивнул.

– Буду.

– Обещаешь?

– Дредой клянусь! – и он тряхнул длинными темно-синими дредами, под светом солнечного светила похожими на фантастические драгоценные камни.

Небо становилось совсем темным, и уставший от мучительно долгой работы вечер уступал место ночной царице, одетой в лунную ткань. Мальчик тяжело вздохнул, вытер глаза и встал; уходить не хотелось, и он знал, что впереди еще много чудесных песен и волшебных мелодий, но не менее отчетливо понимал, что строгая мать посадит его под родительский арест, если узнает о тайной вечерней вылазке.

– Может, посидишь еще? – спросил Мартин, обнимая гриф гитары.

Арсений покачал головой.

– Еще приду. Завтра. Вы будете играть?

– Ради тебя – всегда.

Облокотившись на спинку обшарпанной скамейки, юноша-хиппи следил, как постепенно удаляется маленькая фигурка, превращаясь в силуэт, а затем в маячок, единственный пока мерцающий в черноте. Мартин знал, что скоро придут звезды и маячок скроется, исчезнет, спрячется за их широкими спинами. Но глаз, обманутый сердцем, еще долго будет различать неясные, размытые очертания… Потому что только одно сердце зоркое и вещее, всевластное и полновластное.

Конец ознакомительного фрагмента.