Братская ГЭС - Евгений Евтушенко

     П р е р в а л а   п и р а м и д а:

                              Я противвсяких взрывов...                  Навиделась я!Колют,       рубят,              а много ли проку?Только кровь проливается зря!

Б р а т с к а я   Г ЭС   п р о д о л ж а е т:

Зря?     Зову я на память прошлое,про себя повторяя вновьстроки вещие:              "...Дело прочно,когда под ним струится кровь».И над кранами,               эстакадами,пирамида,          к тебе сквозь мошкуподнимаю ковшом экскаваторав кабаках и боярах Москву.Погляди-ка:            в ковше над зубьямизолотые        торчат купола.Что случилось там?                   Что насупленнораззвонились колокола?

КАЗНЬ СТЕНЬКИ РАЗИНА

Как во стольной Москве белокаменнойвор по улице бежит с булкой маковой.Не страшит его сегодня самосуд.Не до булок...               Стеньку Разина везут!Царь бутылочку мальвазии выдаивает,перед зеркалом свейским                        прыщ выдавливает,примеряет новый перстень-изумруд -и на площадь...                Стеньку Разина везут!Как за бочкой бокастой                      бочоночек,за боярыней катит боярчоночек.Леденец зубенки весело грызут.Нынче праздник!                Стеньку Разина везут!Прет купец,            треща с гороха.Мчатся вскачь два скомороха.Семенит ярыжка-плут...Стеньку Разина везут!!В струпьях все,                едва живыестарцы с вервием на вые,что-то шамкая,               ползут...Стеньку Разина везут!И срамные девки тоже,под хмельком вскочив с рогожи,огурцом намазав рожи,шпарят рысью -               в ляжках зуд...Стеньку Разина везут!И под визг стрелецких жен,под плевки со всех сторонна расхристанной телегеплыл     в рубахе белой                    он.Он молчал,           не утирался,весь оплеванный толпой,только горько усмехался,усмехался над собой:«Стенька, Стенька,                 ты как ветка,потерявшая листву.Как в Москву хотел ты въехать!Вот и въехал ты в Москву...Ладно,       плюйте,               плюйте,                      плюйте -все же радость задарма.Вы всегда плюете,                  люди,в тех,       кто хочет вам добра.А добра мне так хотелосьна персидских берегахи тогда,         когда летелосьвдоль по Волге на стругах!Что я ведал?               Чьи-то очи,саблю,       парус             да седло...Я был в грамоте не очень...Может, это подвело?Дьяк мне бил с оттяжкой в зубы,приговаривал,              ретив:«Супротив народа вздумал!Будешь знать, как супротив!»Я держался,            глаз не прятал.Кровью харкал я в ответ:«Супротив боярства -                     правда.Супротив народа -                  нет.От себя не отрекаюсь,выбрав сам себе удел.Перед вами,            люди, каюсь,но не в том,             что дьяк хотел.Голова моя повинна.Вижу,      сам себя казня:я был против -               половинно,надо было -            до конца.Нет,     не тем я, люди, грешен,что бояр на башнях вешал.Грешен я в глазах моихтем, что мало вешал их.Грешен тем,            что в мире злобствабыл я добрый остолоп.Грешен тем,            что, враг холопства,сам я малость был холоп.Грешен тем,            что драться думалза хорошего царя.Нет царей хороших,                   дурень...Стенька,         гибнешь ты зазря!»Над Москвой колокола гудут.К месту Лобному                Стеньку ведут.Перед Стенькой,                на ветру полоща,бьется кожаный передник палача,а в руках у палача                   над толпойголубой топор,               как Волга, голубой.И плывут, серебрясь,                     по топоруструги,        струги,                будто чайки поутру...И сквозь рыла,               ряшки,                      харицеловальников,               менял,словно блики среди хмари,Стенька        ЛИЦА             увидал.Были в ЛИЦАХ даль и высь,а в глазах,            угрюмо-вольных,словно в малых тайных Волгах,струги Стенькины неслись.Стоит все терпеть бесслезно,быть на дыбе,              колесе,если рано или позднопрорастают           ЛИЦА                грозноу безликих на лице...И спокойно           (не зазря он, видно, жил)Стенька голову на плаху положил,подбородок в край изрубленный упери затылком приказал:                     «Давай, топор...»Покатилась голова,                    в крови горя,прохрипела голова:                   «Не зазря...»И уже по топору не струги -струйки,         струйки...Что, народ, стоишь, не празднуя?Шапки в небо - и пляши!Но застыла площадь Красная,чуть колыша бердыши.Стихли даже скоморохи.Среди мертвой тишиныперескакивали блохис армяков          на шушуны.Площадь что-то поняла,площадь шапки сняла,и ударили три разаклокоча,         колокола.А от крови и чуба тяжела,голова еще ворочалась,                       жила.С места Лобного подмоклоготуда,      где голытьба,взгляды        письмами подметнымишвыряла голова...Суетясь,         дрожащий попик подлетел,веки Стенькины закрыть он хотел.Но, напружившись,                  по-зверьи страшны,оттолкнули его руку зрачки.На царе        от этих чертовых глаззябко      шапка Мономаха затряслась,и, жестоко,            не скрывая торжества,над царем          захохотала                     голова!..

Б р а т с к а я   Г Э С   п р о д о л ж а е т:

Пирамида,          тебя расцарапало?Ты очнись -            все это вдали,а в подъятом ковше экскаваторалишь горстища русской земли.Но рокочет,            неистребимое,среди царства тайги и зверьяповторяемое турбинамиэхо Стенькиного                «Не зазря...».Погляди -          на моих лопастях,пузырясь,           мерцая                  и лопаясь,совмещаясь,             друг друга толкая,исчезая и возникая,среди брызг            в голубом гуденьеза виденьем            летит                  виденье...Вижу в пенной могучей музыкеАнгары       да и моря Братского -Спартака,          Яна Гуса,                    Мюнцера,и Марата,          и Джорджа Брауна.Катерами швыряясь                  и лодками,волны валятся,               волочаи рябую улыбку Болотникова,и цыганский оскал Пугача.Проступают сквозь шиверадекабристские кивера.Я всю душу России вытащу,я всажу в столетия                   бур.Я из прошлого              светом выхвачузапурженный            Петербург.

ДЕКАБРИСТЫ

Над петербургскими домами,над воспаленными умамицаря и царского врага,над мешаниной свистов, матов,церквей, борделей, казематовкликушей корчилась пурга.

Пургу лохматили копыта.Все было снегом шито-крыто.Над белой зыбью мостовыхлуна издерганно, испито,как блюдце в пальцах у спирита,дрожала в струях снеговых.

Какой-то ревностный служака,солдат гоняя среди мрака,учил их фрунту до утра,учил «ура!» орать поротно,решив, что сущность патриота -преподавание «ура!».

Булгарин в дом спешил с морозцуи сразу - к новому доносцуна частных лиц и на печать.Живописал не без полета,решив, что сущность патриота -как заяц лапами стучать.

Корпели цензоры-бедняги.По вольномыслящей бумаге,потея, ползали носы,Носы выискивали что-то,решив, что сущность патриота -искать, как в шерсти ищут псы.

Но где-то вновь под пунш и свечивовсю крамольничали речи,предвестьем вольности дразня.Вбегал, в снегу и строчках, Пушкин...В глазах друзей и в чашах с пуншемплясали чертики огня,

И Пушкин, воздевая руку,а в ней - трепещущую муку,как дрожь невидимой трубы,в незабываемом наитьечитал: "...мужайтесь и внемлите,восстаньте, падшие рабы!»

Они еще мальчишки были,из чубуков дымы клубили,в мазурках вихрились легко.Так жить бы им - сквозь поцелуи,сквозь переплеעь бренчащей сбруи,и струи снега, и «Клико»!

Но шпор заманчивые звоныне заглушали чьи-то стоныв их опозоренной стране.И гневно мальчики мужали,и по-мужски глаза сужали,и шпагу шарили во сне.

А их в измене обвинялаи смрадной грязью обливалатупая свора стукачей.О, всех булгариных наивность!Не в этих мальчиках таиласьизмена родине своей.

В сенате сыто и надменносидела подлая измена,произнося за речью речь,ублюдков милостью дарила,крестьян ласкающе давила,чтобы потуже их запречь.

Измена тискала указы,боялась правды, как проказы.Боялась тех, кто нищ и сир.Боялась тех, кто просто юны.Страшась, прикручивала струныу всех опасно громких лир.

О, только те благословенны,кто, как изменники измены,не поворачивая вспять,идут на доски эшафота,поняв, что сущность патриота -во имя вольности восстать!

ПЕТРАШЕВЦЫ