Наследник (СИ) - Алексей Кулаков

— Ррлр–ры!!!

— Ух, я даже немножко испугался! Нет, ты уж меня так больше не стращай, ладно?

— Ага.

— Теперь давай прочтем как надо.

— У стар–ринушки тли сына. Рр–ры! У старинушки три сына: старший умный был детина. Следний сын и так и сяк. Ср–редний! Младший вовсе был дурак.

Захихикав, девочка с явным удовольствием, и очень чисто повторила:

— Дуррак!!!

— Братья сеяли пшеницу, да возили в град–столицу: знать, столица та была, недалече от села. Там пшеницу продавали, деньги счетом принимали… А ты ведь у меня тоже считать умеешь? Сколько будет, если к вот этому прибавить вот столько?

Мимоходом поглядев на загнутые пальцы брата, царевна уверенно определила:

— Семь.

— А так?

— Девять.

— Ты моя умница!

Без всякого стеснения чмокнув порозовевшую от похвалы сестру в пухленькую щечку, наследник продолжил сказку, время от времени прося Евдокию о помощи — то слово не мог разобрать, в счете путался, или еще какая напасть приключалась. Но совместными усилиями они все же ее дочитали — примерно до половины. Затем девочка немного развлеклась тем, что сплела толстую косу из его гривы, а он, в благодарность, надел ей на руку небольшой браслет, набранный из крупных «чешуек» янтаря. И не только надел, но и долго что–то шептал на маленькое ушко. Потом Дуня вспомнила, что они так и не узнали, чем кончилась сказка…

— Уснула?

Заметив, как затихли детские голоса, и выждав некоторое время, в светлицу тихонечко зашла верховая челядинка малолетней царевны — все они, мамки, няньки, мовницы и прочая дворня, набившаяся в соседнюю горницу, вместе со своей шестилетней подопечной жадно внимали былине о Коньке–горбунке и его незадачливом хозяине. Придумщиком царевич Димитрий оказался таким знатным, что как начинал сказывать свои небывальщины, все заслушивались, и стар, и млад!

— Вот и славно.

Неслышно ступая, служанка приблизилась и подняла с пола тяжелую книгу, в очередной раз удивляясь, насколько же легко и без малейшей натуги подхватил на руки спящую сестру десятилетний наследник. Положила «Сказки» на специальную подставочку, и заторопилась вперед, предупредительно открывая и придерживая все дверки и занавески, преграждающие синеглазому отроку дорогу до Опочивальни царевны Евдокии.

— Мой подарок не снимать и не трогать.

Понятливо кивнув, и удостоившись едва заметного наклонения головы в ответ, челядинка принялась осторожно и со всей возможной опаской (чтобы не разбудить) выплетать из волос маленькой госпожи все ее ленточки. А Дмитрий, направляясь к выходу из покоев сестры, глянул в узкое оконце.

«Вроде недавно утро было — а гляди–ка, не заметил, как вечер пришел!».

Проходя светлицу, он не удержался и остановился, дабы мимолетно коснуться светло–бежевой обложки, скрывающей двенадцать сказок — самых памятных, самых любимых. Тех, что когда–то читала ему на ночь мама. Первая и единственная. Как же она хотела поняньчить внуков!..

«Боже, как давно это было!».

Дрогнув губами и разом словно бы состарившись на добрых полсотни лет, царевич медленно погладил гладкую кожу. Прошелся подушечками пальцев по вытисненным, а затем и вызолоченным буквам, оправленным в серебро уголкам и застежке, после чего тихонечко вздохнул. Ненадолго замер в полнейшей недвижимости, а потом резко отвернулся, отводя от книги подозрительно влажные глаза.

— Теперь все будет по–другому, мама…

Низко опустив голову, он продолжил свой путь. Проходя через арку, в обычное время прикрытую ажурной позолоченной решеткой, вполне уже успокоившийся мальчик беззвучно хмыкнул: три дня назад дородная боярыня Воротынская, грозный охранитель благочиния женской половины Теремного дворца, чем–то не угодила новой царице — и тут же получила полную отставку со всех придворных должностей. Так что теперь он был волен посещать сестру и брата без предварительного общения с вечно чем–то недовольной княгиней, а функции «не пущщать» принял на себя пост из трех постельничих сторожей, расположившийся сразу за Золотой дверью.

— Доброго вечера, Димитрий Иванович.

Старшего из царевичей дворцовая стража откровенно любила: неизвестно, кто первый это заметил, но… В общем, если кто заступал на службу приболев (мало ли, простыл, или еще чего), и при этом попадался на глаза государю–наследнику, тот обязательно подходил. Ненадолго, буквально полсотни ударов сердца он стоял рядом и просто смотрел, продолжая затем свой путь — а снедающая служилого хворь бесследно исчезала. Вот и сейчас царственный отрок на неуловимый миг замедлил шаг, окинув всех спокойным, и совсем не детским взглядом:

— Доброго.

«Об чем бишь там я думал? Ах да, о настойчивых намеках Ивана Федорова».

И не только намеках — вместе с заказанным ему подарком для братьев и сестры, тот принес и калиту с серебром, вернув оное почти в двухкратном размере. Нет, поначалу–то первый тираж «Сказок» расходился достаточно медленно: привлеченные скорее слухами, нежли необходимостью, князья да бояре заходили на Печатный двор, разглядывали многочисленные иллюстрации в книге, приценивались, но покупать не спешили. Пока один из старомосковских купчин не хапнул сразу десяток экземпляров, ничуть не смутившись их довольно высокой ценой. Вторым был князь Милославский, решивший побаловать сына, третьим еще один купец, а потом пошло–поехало, да так хорошо, что дело добралось и до самого царя. Точнее, до него дошел глава Печатного двора в компании с казначеем. Первый явился за разрешением допечатать сотенку–другую «Сказок», а второй — дабы отчитаться, на сколько именно пополнилась вверенная его заботам казна от успешной реализации царевичевой придумки. Серебра вышло изрядно, поэтому книгопечатника похвалили перстнем с царской шуйцы , и указали незамедлительно произвести на свет божий еще триста переплетенных в светлую кожу томов.

«Ну, в принципе, на что–то такое я и надеялся. Жалко только, что не все сказки, что я помню, можно переделать. С тем же Коньком–горбунком сколько мучился, заменяя «царя» на хана и князя!.. Упоминание про курево вообще пришлось выкинуть, кое–где вместо стихов сплошная проза. Хм. Выдать бы им всем сказ про Федота–стрельца, так собственный отец не поймет таких сыновьих фокусов. А жаль!..».

Полностью погрузившийся в обдумывание того, какие сказки все же стоит «придумать», а о каких лучше даже и не вспоминать лишний раз, царевич как–то незаметно дошагал до своих покоев, где его давно уже ждала Авдотья, а вместе с ней — широкая и низенькая лохань, на три четверти полная чуть парящей водой.

«Время на писательские труды можно выкроить, сократив занятия с Линзеем — все равно, ничего полезного от него я более не узнаю. Плюс, надо бы узнать, как там у Федорова идут дела с записыванием посольских и купеческих баек. О, кстати, а отчего это я нигде не видел «Хождение за три моря» тверичанина Афанасия Никитина? . В той жизни не успел почитать, так хоть в этой ознакомлюсь!..».

Как–то резко вернувшись в реальность, Дмитрий обнаружил что стоит полностью нагим, а на него с ожиданием смотрит Авдотья, только что долившая из принесенного с поварни ведра немного кипятка в бадью. Шагнуть с пола на скамеечку, перекинуть ноги через укрытый тканью бортик, медленно присесть, затем окунуть голову в пахнущую травами воду…

— Димитрий Иванович.

— Мму?..

Раскрыв глаза, он пару секунд недоуменно глядел в потолок и нависшую над ним Авдотью. Шевельнул руками, еле слышно плеснув на бортик лохани, затем нехотя подтянулся и сел, ощущая, как к плечам и спине липнут холодные пряди волос. По коже тут же загулял большой пучок липового мочала, затем на голову пролилось жидкое мыло производства царского аптекаря Аренда — и кстати, оно ничуть не уступало составам из Неаполя или Марселя. Разве что малым своим количеством? Ну так Клаузенд и не мыловар–гильдеец — на нужды великого князя и его семьи хватает, так и ладно.

— Дими–итрий Иванович!..

Успев в очередной раз задремать от ласковых массирующих прикосновений к волосам и голове, царевич открыл сонные глаза и послушно окунулся в заметно остывшую воду. Встал, приняв на себя еще несколько ковшей чистой теплой воды, выбрался из лохани и самостоятельно обтеревшись, прошлепал босыми ногами сквозь все комнаты до своего ложа.

Плюх!

Окончательно сдаваясь сладким объятиям подступающего сна, Дмитрий успел ощутить, как в руку ему уперлось что–то твердо–упругое, вроде женского бедра, а волос легко–легко коснулись гладкие зубцы костяного гребня…

— Батюшка.

Почтительно поцеловав унизанную перстнями руку, первенец великого государя выпрямился и спокойно встретил испытующий взгляд отца.

— Сыно, ты говорил, что можешь скреплять клятвы.

— Да, батюшка.

— А ты уже пробовал это делать? Нет? Хмм…

Князь Вяземский посунулся было к уху своего повелителя, но был остановлен небрежным жестом — тем более что царевич тоже приблизился и уже что–то очень тихо шептал.