Наследник (СИ) - Алексей Кулаков

— Димитрий Иванович.

Заглядевшийся на младшего братца, возбужденно прыгающего вокруг боярина Канышева (наверняка, вымогал у того обучение какому–нибудь сильномогучему удару или тайной воинской уловке), наследник перевел взгляд на своего подручника. А потом и туда, куда тот незаметно указал, тут же зашагав навстречу четверке мужчин в боярских шубах.

«Опа! Старшие клана Шуйских в сборе. Князь Александр Горбатый—Шуйский… Экая бородища! Да и сам вельми широк и могуч, осоенно в районе живота. На его фоне Федор Скопин—Шуйский, пожалуй, куда как поскромнее выглядит — пожевала его жизнь, пожевала. И собственно Шуйские: слева будущий Первый боярин Опричной думы Иван Андреевич, а справа так же будущий утопленник Петр Иванович. Красота! Так, а что за отрок с ними? Вернее, чей?».

— Поздорову, царевич Димитрий Иванович.

— И вам того же.

У бояр, не услышавших в ответ ни своих титулов, ни чинов, а лишь вежливое равнодушие, глаза построжели и налились сдержанным неудовольствием.

— Скажи, Димитрий Иванович, сделай милость, отчего же ты так немилостив к моему Андрейке?

— Просто у меня память хорошая, Иван Андреевич.

Князья непонимающе переглянулись:

— А причем здесь?..

К четверке князей и думных бояр, и стоящему напротив их наследнику престола медленно подтянулись постельничие сторожа, да и царевич Иван тоже переминался с ноги на ногу неподалеку.

— Разве ты забыл, за что именно был убит псарями твой отец ? Или, может, ты запамятовал, кого именно отравили ВАШИ отцы?

Медленно переведя взгляд на второго Шуйского, Дмитрий с немалым удовольствием увидел бледнеющие щеки. Стоявшие по краям князья старшей ветви клана тоже переглянулись, но скорее озадаченно, чем с тревогой или удивлением. Ибо, во–первых их покойные батюшки вели себя заметно спокойнее, умудрившись не замараться в смерти великой княгини Елены Глинской, а во–вторых, к их сыновьям будущий государь относился вполне дружелюбно.

— То пустые наветы, Димитрий Иванович!

Как–то странно поглядев на нервничающих мужчин, царевич холодно улыбнулся.

— Правда? Наветы, значит… А хочешь, я открою тебе, как и когда ты умрешь? Или тебе, князь Петр Иванович? Кстати.

Сделав маленькую паузу, десятилетний отрок невинно удивился:

— Не понимаю, почему ты заодно с ним. Ведь его отец отравил и твоего.

Тишина была такая, что казалось, ее можно резать ножом.

— Оставим в прошлом то, что уже не изменить. Что касается твоих сыновей, то я к ним равнодушен.

Князьям, глядевшим на будущего государя, сразу стало понятно: потомству Ивана Андреевича в царстве Московском ничего не грозит. Не будет им никакой опалы… Как и места у трона, чинов придворных, званий воинских и прочих милостей государевых. А еще стало понятно, что не стоит обманываться малыми летами царевича Дмитрия.

— Позволь спросить, Петр Иванович, кто этот отрок, столь похожий на тебя лицом?

Основатель славного города Свияжска как–то потерянно подтвердил:

— Сын. Хотел вот… К воинским занятиям приспособить.

— Да? Про старшего твоего, Ивана Петровича, я слышал немало хорошего. А еще один ученик моему дядьке не в тягость.

Увидев, как едва заметно дрогнуло лицо думного боярина (уж больно толстым вышел намек), наследник тут же «поправился»:

— Хотя, конечно, это ему решать.

Поглядев на отрока примерно двенадцати–тринадцати лет, царевич спокойно вопросил его имя. Тот, покосившись на впавшего в глубокую задумчивость отца, с едва заметной запинкой признался:

— Аникита.

— Увидимся на следующем занятии.

Оставив за спиной бояр, буквально ошеломленных и растоптанных состоявшимся разговором, Дмитрий позволил себе немножечко улыбнуться.

«Тем для обсуждения подкинул, единство и родственную любовь в клане Шуйских укрепил… Да еще душеньку успокоил, на Захарьиных. День. Да что там день! Целый месяц прожит не зря. Н-да, а теперь надо подумать, как объяснить произошедшее батюшке в наиболее выгодном для себя любимого свете».

Почти дойдя до теремной лестницы, десятилетний царевич вдруг намертво встал, буквально оцепенев:

— Мить, ты чего? Ну Митя!?..

Переведя шалый взгляд на младшего братца, старший как–то растерянно выдал:

— Один килограмм равен весу кубического дециметра чистой воды при температуре в четыре градуса. А одна аптекарская унция весит двадцать девять целых, восемьдесят шесть сотых грамма.

Иван быстро глянул по сторонам, потом на лицо брата, и опять осмотрелся, только уже помедленнее. Подумал, затем подшагнул поближе, и громким заговорщицким шепотом поинтересовался:

— Ээ… Мить. А ты сейчас с кем разговаривал?..

Следующим днем его весьма ожидаемо позвали к отцу, причем известить об этом явился вернейший и любимейший из псов государевых — князь Афанасий Вяземский.

«Похоже, разговор мне предстоит серьезный».

Это мнение только укрепилось при виде серьезного выражения на отцовском челе, и хмурого личика Василия свет Михайловича Захарьина. Чей отпрыск столь неудачно стукнулся своим шлемом о дубовую сабельку наследника, что заработал что–то вроде сотрясения и отливающих синевой теней под глазами.

— Батюшка.

— Сынок.

Погладив первенца по плечу, великий государь сразу перешел к делу:

— Супружница Василия сильно захворала, и ныне лежит при смерти. Арнольдишка ее усердно врачевал, а до него и иные лекаря старались, да только все бестолку.

Озабоченность царственного отца сразу нашла свое объяснение: когда–то, на заре его жизни, у него была любимая няня, Аграфена Челяднина, насильно затем постриженная в монахини ненавистными опекунами. А княгиня Анастасия Дмитриевна по отцу была Бельская, по матери же — как раз Челяднина, и сильно напоминала своим обликом ту самую няню, неизменно вызывая у властного государя Московского самые лучшие и светлые чувства. Поэтому, прижав к себе наследника, Иоанн Васильевич тихо шепнул:

— Только на тебя надежа и осталась, сыно.

Недолгие сборы и путь до боярских палат (обычного терема в два поверха, стены которого немного осели и уже изрядно потемнели от времени) заняли меньше получаса. Суета на подворье, с трудом вместившем полусотню личной охраны царевича, растерянные лица челяди, несколько быстроногих куриц–пеструшек, удивительно ловко разбежавшихся в стороны от жеребцов, долбленая колода под водопой, почему–то оказавшаяся аккурат посередке двора…

«Да-а, небогато живет дядька мой троюродный. Или это я так привык к удобству и разным излишествам Теремного дворца?».

Укладывать своего аргамака в заботливо взбитую грязь на подворье Дмитрий не стал, ограничившись тем, что подъехал на Беляше поближе к крыльцу, а затем на него же удачно и спрыгнул. Принял от Салтыкова небольшое моченое яблоко, поднес поближе к удивительно мягким губам ахалтекинца и подождал, пока тот с явным удовольствием схрумкает круглую «похвалу». Времени как раз хватило, чтобы грузный хозяин спешился и взобрался на крыльцо родимого дома.

— Гость в дом — Бог в дом, Димитрий… Иванович.

Внутри палаты выглядели заметно лучше, чем снаружи: росписей по штукатурке конечно не было, но побелка, обильная резьба по дереву и прочие мелкие радости деревянного зодчества присутствовали в полном объеме. Как и еще один мелкий родственничек мужеского пола, с довольно неприятным на слух именем Протасий.

«Годика четыре–пять, не больше. А боярин–то, оказывается, в свои шестьдесят с хвостиком еще тот орел! Верно говорят, старый конь борозды не испортит».

Еще раз поглядев на Протасия и коснувшись чувствами его Узора, Дмитрий едва удержался от того, чтобы остановиться и рассмотреть его поподробнее. Очень уж знакомо были перекручены и пережаты некоторые духовные линии — прямо как у брата Федора!..

«Похоже, хоть Михалыч борозды и не портит, но пашет все же неглубоко».

Горница с больной на женской половине, куда его привели, предварительно задержав неторопливой дегустацией хозяйского сбитня и осторожными расспросами, встретила царевича сильным запахом ладана. А еще каких–то женских притираний (или духов?) и тонким привкусом химии от «чудодейственных» микстур и пилюль штучного приготовления — свежего же воздуха в этой ядреной смеси обнаружить не удалось.

«Так, медицина оказалась бессильна, и больная продолжает жить… Господи, как высохла–то!».

Увидев боярыню, царевич наконец понял, зачем его так долго мариновали — чтобы челядинки успели принарядить и чуть подкрасить свою госпожу.

— День добрый, Анастасия Дмитриевна.

Видя, как женщина медленно набирает воздуха для ответного приветствия, мальчик ее упредил:

— Говорить не надо.

Сняв перчатку с правой руки, он очень мягко коснулся головы:

— Так легче? Вот и хорошо.

Развернув ладонь, он неспешно повел ее от шеи и до ступней, совершенно не смущаясь тонкой пуховой накидкой, не позволяющей увидеть ничего кроме очертаний тела. Закончил, немного помедлил и повел рукой в обратном направлении, остановившись на животе. Опять продолжил, а когда дошел до головы, то пренебрегая хозяйскими обидами спокойно убрал в сторону волосник и пропустил между пальцами редкие ломкие пряди.