Далеко ли до Чукотки? - Ирина Евгеньевна Ракша
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Старик не двигаясь смотрел вдаль. Не ощущая собственного дыхания и плоти. На скуле дергалась жилка, вздрагивала часто, безудержно, и он не мог остановить ее. Все ему виделось — там по огородам лежат темными пятнами его родные дружки с непокрытыми головами. А чужие почти не заметны — в белом, исподнем на белом снегу.
— Эй, дедок! Здорóво! — шаркая задубевшими от цемента брюками, мимо шагал чернявый паренек-каменщик с полным ведром раствора и мастерком в руке. — Заблудился, что ль? А то на кладку вставай. Делов хватит. — Лицо было озорное, улыбчивое. На груди уголок полосатой тельняшки.
Сергуня живо откликнулся:
— Да вот раму принес. Гляжу, валяется. Совсем новая. И никому не надо. — Теперь он держал раму перед собой, как дорогой товар. — Чего ж добро теряете? Богатые больно стали.
Парень остановился, глянул на раму:
— Ну ты, дед, даешь! Да у нас сроду и нет таких. У нас и размеры другие, — ведро оттягивало ему руку, он перехватил его. — Это, наверно, с рудника. Там корпуса новые строят. А тебе-то зачем?
Старик мгновенье постоял обескураженно:
— Да я думал, может, ваша.
— Не-е. — И повторил: — У нас и размеры совсем другие. Нам свой комбинат поставляет, — и пошел себе дальше, чуть изогнувшись, с ведром раствора.
— Эй! Постой! — встрепенулся Сергуня. — Постой-ка. — И, прихватив раму под мышку, засеменил, догнал паренька. — Не знаешь, случаем, где тут Смородин живет? Сказали, где-то в конце, на Советской.
— Смородин… Смородин… — мастерком парень сдвинул шапку со лба на затылок, как бескозырку. Обнажились прилипшие черные волосы. — Нет, дед, кажись, не знаю. — Засмеялся, языком щелкнул. — Клюквина знаю, служили вместе, а Смородина нет.
— Это какой Смородин? — в стороне, в свете прожектора, грузный дядя работал в фартуке поверх спецовки. Мастерком шлепал ляпушку раствора, подхватив кирпич, ловко в нее впечатывал. И так один за другим укладывал в стену. — Смородин-то какой, спрашиваю?
— Да Генка Смородин, — взволновался Сергуня. — Шофер автолавки. Он где-то здесь…
— С автолавки? — перебил паренек и обрадовался. Опустил ведро. — Так бы сразу и говорил: Генка-шофер. — Он сдернул жесткие брезентовые рукавицы и, подойдя ближе, указал в улицу, неподалеку от школы: — Во-он щитовой двухквартирный дом. Видишь? Которая сторона на улицу — та его. Понял?.. А то думаю — Смородин. Какой такой Смородин?
Еще издали, спеша вдоль штакетника, Сергуня увидел с радостью в окошках дома свет, а над крышей легкий дым из трубы: видно, печку только что затопили. Толкнул плечом калитку. В прибранном дворике у сарая аккуратно высились штабеля колотых дров. Домотканые полосатые половики пестрели на веревке. Расчищенная от снега тропка вела к порогу дома, к светлой дощатой двери, возле которой, спиной к старику, стояла девушка, узкоплечая, тонкая, в накинутом темном пальто. Она прибивала на двери почтовый ящик. Прибивала деловито и увлеченно. Молоток звонко ударял по гвоздю.
Сергуня подошел ближе, оглядывая ее белую, коротко стриженную головку, стройные юные ноги в тонких чулках и домашних тапочках. Наконец покашлял:
— Здрастице вам. — И, прихватив поудобней раму, бодро так: — Хозяин дома?
Она оглянулась, и ящик повис на одном гвозде. И старик увидел ее белую челку и любопытный взгляд. И еще заметил меж полами пальто под кофточкой большой круглый живот. Видать, дохаживала последний срок. Почему-то подумалось весело: «Ну и девка! Кругом хороша. Ай да Генка!..»
— Вам кого? — лицо было нежное, розовое, с припухлым ртом, и возле него легкий парок дыхания.
Сергуня как-то смутился. Спросил тише:
— Смородины здесь живут?
— Здесь, — кивнула она, с интересом рассматривая его. — Только муж в рейсе. Сказал, завтра к обеду будет. А вы договаривались?
— А ты не застынешь так-то вот? — кивнул ей на ноги, заворчал: — Не дело это по такому морозу. — Поддернул рюкзак на плече: — Дай-ка сюда молоток-то.
— Да что вы! Я сама могу.
— Ясно, что можешь. Он у тебя парень ходкий, однако и ты, гляжу, ходовитая, вот вы и парочка.
Она засмеялась. Открыто так и просто. И он, беря у нее молоток, близко увидел белую прядку волос, прозрачный висок, темное пятнышко на скуле.
— А ну гвозди дай, — прихватил их губами и живо застучал молотком, придерживая жестяной ящик.
— Ну вот и готово, — отстранясь, поглядел и, довольный, отдал молоток. — Теперь писем жди. — Шагнул с порожка на снег. Приосанился. Снег под ногами похрустывал. — Ладно, пойду. Пора мне.
Она огорчилась:
— Да что же вы так? Может, зайдете? Я как раз ужин поставила. — Призналась: — А то одной скучно, — пальто на груди оправила, а в глазах он прочел: «Боязно».
— Пора мне, милая. Себя береги. А мужу скажи, был Сергуня из Ильинки, он знает. Счастливо. Может, еще когда свидимся. — И пошел по тропинке — невысокий, приземистый, в рыжем треухе.
— Эй! Дедушка! — окликнула вдруг она. — Вы же раму забыли. Раму!
— Ничо, — отозвался он издали. — Пусть останется. У вас в аккурат окна такие. Про запас будет.
Старик взялся уже за калитку и замер в раздумье. Поглядел в небо. Смеркалось. Быстро менялись краски. Горы темнели вдали, и тайга на них сделалась черной. Оглянулся. Приоткрыв дверь, она стояла еще на пороге. И Сергуня вдруг повернул обратно, на ходу стаскивая с плеча рюкзак.
Он торопливо развязал его перед ней. Сунул туда обе руки и достал на свет божий лису. Черную серебристую лисицу, свернувшуюся в комочек, точно живую.
— Во какая красавица! — и положил перед ней на пороге. — В наших местах большая редкость. Я за ней полтайги проутюжил. Бери.
Она отступила, ошеломленная:
— Как это! Да что вы! Такая вещь дорогая!
— Вот и бери, коли нравится, — он уже завязывал опустевший рюкзак, лихо забрасывал за спину. — Генка тебе хорошую шапку сделает и воротник. — И, уже уходя, обернулся: — А сына родишь — назови Фирсом. Скажи Генке — Сергуня велел. В честь деда. Он знает.
Небо над Талицей еще не угасло, но на улице уже зажглись фонари. И в их жидком свете поспешал старичок. «Эх,
