Далеко ли до Чукотки? - Ирина Евгеньевна Ракша
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Эхма!.. — и поддернул рюкзак, и пошагал скорей дальше, и почему-то сразу почувствовал, как пахнет снегом, весенним снегом, весной.
Скоро по Советской дома пошли меньше, привычней глазу: и двухэтажные накатные на кирпичном фундаменте, и обычные пятистенки с резными наличниками, пропыленные вблизи дороги. Вот встретилась краснощекая баба в клетчатой шали, видно, с реки, с полными ведрами стираного белья на коромысле. И стало отрадно, озорно поднял шапку:
— Бéленько вам.
Та степенно кивнула:
— Спасибочки.
Талица для него оживала и помаленьку ложилась на душу. И окна домов в тюлевых занавесках, за которыми жили местные люди, и подоконные садики, и ворота, и даже пара белых гусей, которые не спеша переходили улицу, — казалось, все теперь было знакомо. А гуси эти осторожно ступали красными, словно озябшими, лапами по укатанному снегу дороги. Шли дружно, мерно покачиваясь, точно бутыли, полные молока. И эти белые гуси на белом снегу привели его к мысли, что, сколько бы ни совершалось у людей перемен, все же многое останется неизменным, как и вот эти гуси, извечно идущие по земле.
Чем дальше вниз по улице шел Сергуня, тем меньше попадалось встречных и Талица становилась похожею на село. В основном дома были новые, ладно обшитые. Но изредка стояли еще старые, пожалуй полувековые, избы, рубленные в лапу. И возле них старик замедлял шаг, прислушивался к звукам за воротами, к лаю собаки — интересно было знать, кто здесь и как живет. Силился вспомнить дом Тишки Субботина, где у сарая вилами в спину был заколот их командир Иван Зырянов. Кровь застыла под ним, спаяла тело с землей, и оторвать его от земли было трудно. Он уже принадлежал ей…
Мимо Сергуни все так же с шумом проносились машины — и тяжело груженные, и легковые — за реку, к руднику. Но вот старик остановился: у обочины на грязном снегу валялась рама. Обычная деревянная желтая рама. Верней, даже створка ее, с фигурными переплетами, с прибитыми петлями. Она была новенькая, свежеструганая, а колеса близко проезжавших машин могли раздавить ее. Сергуня скорее поднял эту створку и оглядел, приятно шершавую, аккуратной фабричной работы. Почуял любимый смолистый запах струганого дерева. Вещь была ладная, ценная, один уголок только и был ободран. Может, упала с кузова? А может, кто обронил? Оглянулся: чего с нею делать, кого бы спросить? Мимо в долгополом пальто и фуражке шел рослый сутулый старик. Через плечо нес мешок с поросенком, который повизгивал там и ворочался. Сергуня обрадовался ровесничку, захотелось поговорить:
— Эй, милый! Чья рама? Не знаешь? Может, тут строится кто?
Тот на ходу покосился:
— Бери — твоя будет, — и дальше.
Недалеко у новых ворот, гоняя шайбу, пихались мальчишки. Деревянные удары клюшек хлопали на всю улицу. Сергуня подошел ближе. Постоял, поглядел. Портфели валялись горкой на снегу, у забора. А игроки, в поту, сопели, молча сшибались, вскрикивали:
— Коле́й!.. Сюда давай!.. Сюда! Коле́й! — и где-то меж валенок — серых и черных, больших и маленьких — мелькала шайба.
Улучив момент, Сергуня спросил:
— Чья рама-то?.. Может, строится кто, не знаете?
Им было не до него. Но один запыхавшийся все же понял вопрос, повернул разгоряченное, обалделое личико:
— Вон школа строится, — и махнул куда-то рукой.
День еще не погас, а над стройкой светил прожектор и стрела крана медленно двигалась на фоне вечернего зеленоватого неба. Сергуня с рамой под мышкой стоял, запрокинув голову, придерживая шапку рукой. Среди окраинных деревянных домов, заборов, сараев кирпичное красное здание новой школы казалось необычно праздничным. Оно сияло перед ним в свете прожектора и заходящих лучей. И смотрели на старика глазницы множества окон. «Вира!», «Майна!» — порой доносилось откуда-то сверху. Но людей не было видно.
В полутьме осторожно поднимался он по широкой лестнице без перил на перекрытия уже готовых этажей. Под ногами хрустел цемент, осколки кирпича. Вот второй этаж. Вот третий. Где-то вверху шла работа. А здесь была гулкая тишина. И пахло как-то особенно, новостройкой. Штукатуркой пахло, цементом и свежим хвоистым деревом. На третьем остановился передохнуть. Устало тукало сердце. Зашел в коридор. Кирпичная ровная кладка дверных проемов, стены будущих классов. И почему-то сделалось грустно: когда-нибудь здесь будет гомонить уже неизвестная ему ребятня, новая земная поросль.
Он стоял в пустом коридоре, а слева в широких проемах окон виднелись картины Талицы. И оттого в коридоре было светло и нарядно, словно ряд четких зимних пейзажей развесили на стене. А Сергуня думал свое: «Кто будет смотреть когда-нибудь в эти окна? Что там за ними изменится?»
Он поднимался вверх по лестнице на последний этаж. Становилось светлее, и он ощущал, как ширится над головой пространство. Вот стены оборвались неровным краем, отчетливо донеслись голоса, и он увидел строительную площадку, по углам наметенный снег, людей и совсем близко громадную стрелу крана. Неровная тень от стрелы в жидком свете прожектора медленно ползла по площадке к людям. И кто-то вдали, помахивая над головою рукой, все повторял: «Майна!.. Майна помалу».
Сергуня постоял, поглядел на работающих с любопытством и уважением. Решил: «Нет, это тебе, брат, не избу класть», — перехватив раму, подошел к краю площадки, с интересом глянул вниз. Там стояла машина. Краснели штабеля кирпича. Стойки крана опирались на рельсы. Отсюда и вдаль хорошо было видно. По улицам темнели дороги, купы деревьев. А над белыми крышами изб, над дворами, над всей окраинной Талицей поднимались в небо печные дымы и кудрявились, ширились кверху. Меж сопками на горизонте на самом донышке тлел закат, и оттого дымы светились розовым.
И, глядя на эти дымы, на огороды, обнесенные пряслами, Сергуня вдруг с ясностью понял, что именно здесь они тогда и
