Бурый призрак Чукотки - Николай Балаев

Николай Балаев

Бурый призрак Чукотки

Чукотские письма

Около двадцати лет Николай Петрович Балаев прожил на севере Чукотки. Работал шурфовщиком, сотрудником газеты, заведующим перевалбазами оленеводческого совхоза. Годами жил в тундре, едали от города, от приисков и стойбищ и нес добровольную, часто непосильную для одного, службу нештатного охотинспектора. Его очерки печатались в журналах «Вокруг света», «Природа и человек», в Магаданском издательстве вышли две книги — «Туманная страна Паляваам» и «Ураган Homo Sapiens». В 1988 году он безвременно ушел из жизни.

Подготавливая эту книгу к изданию, мы обратились к людям, знавшим Николая Петровича по Северу, с просьбой поделиться воспоминаниями о нем. Письма, которые мы получили, и составят наше предисловие, которое расскажет читателю об авторе книги и той действительности, что легла в ее основу. Эти страницы — дань памяти о человеке, упрямо защищавшем чукотскую тундру от беспощадности людей.

…На Чукотке хорошо знают, как ведет себя человек, вырванный из привычной среды обитания, и еще раньше — из собственной культуры. Он идет в тундру как безудержный заготовитель. Не охотник и рыбак, но простодушный уничтожитель целых популяций и пространств. Всю жизнь Балаев противостоял этой стихийной агрессии горожан, горняков и прочих «ходаков» тундры. Наживал врагов тайных и явных, но убежденность в своей правоте с годами только крепла. Ее питали те, кто привык ходить по тундре только пешком, чувствовать ее сердцем — простые оленеводы. Никто, как Балаев, не умел слушать их. Впитывая новые знания о Чукотской земле…

…Непримиримость Балаева, в конце концов, всегда имела четкий адрес. Он был нетерпим к любой неаккуратности и бездумью, придирчив к мелочам, которых в тундре не бывает…

…В бескрайней и малолюдной тундре тебя либо все знают и уважают — и ты свой, либо ни то, ни другое — и тогда ты чужак. Николая Петровича (Петровича, Балая) знали и уважали коренные жители и «белые аборигены» трех сопредельных районов Западной Чукотки. За двадцать лет его работы на совхозных перевалбазах не было, наверное, пастуха, совхозного механизатора, специалиста и руководителя сельского хозяйства, чья тропа хотя бы дважды не пересеклась на перевалбазе Балаева, кто хоть однажды не воспользовался бы радушием и гостеприимством его дома после трудного, а порой и опасного пути.

Немногие из посвященных знали, какими усилиями затерянные в снежных просторах тундры, полуразвалившиеся, а то и полусгоревшие избушки через два-три месяца превращались в уютные гостиницы. С каждым своим наездом в райцентр или рабочие поселки Николай Петрович пополнял свою библиотеку, увозя на вездеходе, а порой и на своем «горбу» книги и журналы. Вот уж воистину, кто везет в тундру «акамимель» (огненную воду), а кто и культуру в виде книг и журналов. Надо было видеть, с какой ненасытной жадностью набрасываются на чтение оленеводы, особенно молодые, как на перевалбазах допоздна шуршат они страницами, утоляя свой голод на книги, которых они практически лишены во все время своих кочевок.

Живя со своей семьей в пустынной тундре, он никогда не позволял себе и своему сыну-подростку пользоваться недозволенными приемами и орудиями лова, нарушать сроки охоты и вылова рыбы. Те же требования относились и к его друзьям. И какой охотничий азарт ни владел бы нами и как ни заманчив был объект охоты, мы никогда не переступали черты, за которой нас ожидало бы осуждение. Мы знали, без всякого преувеличения, что боль природы — это и его боль. Жилище Николая никогда не окружали, так привычные нашему взгляду, разного рода свалки, помойки и груды пустых консервных банок. Видимо, и нас это настолько приучило, что, выезжая на охоту или рыбную ловлю, мы никогда не оставляли в тундре следов своего пребывания. Все, кто попадал в нашу компанию впервые, иронизировали над нами, что мы как заправские диверсанты собираем в мешок весь мусор, ничего не оставляя за собой. Видно, и хорошие примеры, как дурные, бывают заразительны…

…Живя подолгу в оленеводческих бригадах, проезжая по изрытой, искореженной тундре, видя поселки геологов, обросшие хламом, помойками, наблюдая прииски и результаты их деятельности (десятки километров долин превращены в скопления отвалов горных пород, между которыми с трудом пробивается река или ручей), Балаев неоднократно задавал себе и другим вроде бы всем ясный вопрос: «Ради чего это все творится? Ради чего тундру пытают, казнят, рвут ее кровеносные сосуды и плоть, теснят пастбища оленеводов?» На словах все просто и обыденно. С благословения министерств и ведомств, по их прямому распоряжению и финансированию идут поиски, разведка и добыча золота и олова.

— Ты покажи мне еще раз этот презренный металл, — говорил Николай Петрович и затем долго рассматривал кварц — природное стекло с блестками золотин (он часто бывал в нашем музее Чаунской геологоразведочной экспедиции). — Вот за извлечение этого добра так много платят и ни с чем в природе не считаются?! — качал головой Балаев и возвращал образец. — Юрий Рытхэу прав: никаким золотом не покрыть то разорение, которое наносится природе горными работами, тысячу раз прав!

На этом он покидал музей, явно расстроившись, унося тяжелый груз невеселых мыслей, сомнений, переживаний.

Тяготило его чувство бессилия что-либо предпринять. Он не мог вмешаться в производство, тем более остановить его. Этого не могут сделать и природоохранительные органы. Богатые прииски аккуратно платят штрафы, и текут в Ледовитый океан желтые и коричневые реки, насыщенные сверх всякой меры мелкими частицами земли. На воду не садятся птицы, и даже близко к устьям не подходит рыба. Я геолог и как-то привык к геологоразведочному и добычному делу, примелькались терриконы отвалов и мертвая тишина искореженных долин. Он же ни при каких обстоятельствах не терял остроты восприятия всего неестественного, насильственного, варварского…

…На берегу озера Рымыркен стоит одинокий дом. Я побывал в нем трижды. Первый раз в 1973 году, когда он имел хозяина и был полон жизни. Хозяин — Николай Петрович Балаев, с ним жена Оксана и сын Коля. Дом — перевалочная база совхоза, в нем две комнаты, разделенные кухней. В одной из комнат, заботливо оборудованной для отдыха пастухов-оленеводов, стоял стол, который становился письменным, когда не было пастухов. Поселившись здесь, люди обрекли себя на трехлетнее обитание без привычных городских удобств.

Мы с ним были знакомы с 1962 года. Я постоянно живу в Певеке с 1961 года и работаю в своей единственной Чаунской геологоразведочной экспедиции. Он же натура мятущаяся. Работал в нашей экспедиции в 1963 году, работал в трех оленеводческих совхозах, сменил четыре перевалочные базы. Вот коротко о том, что пережил он, живя много лет в тундре.

Рымыркенская перевалка. Безоблачная жизнь, если не считать конфликта с директором совхоза. Многое из увиденного и услышанного здесь он воплотил в свои рассказы и повести.

Кукунейская перевалка. Соседство с довольно крупной геологоразведочной экспедицией. Постоянные конфликты с сотрудниками экспедиции, браконьерствующими бесстыдно, безоглядно. Препон никаких нет, сидит только «этот тип на перевалке» (Балаев), показывает документ нештатного охотинспектора, грозит охотничьей двустволкой, пытается отобрать добычу: бочки рыбы, груды дичи. Как Балаева не хватил инфаркт — уму непостижимо. Несколько конфликтных случаев достигли местной прессы, но уроков из таких ситуаций не извлекается.

Мильгувеемская перевалка. Тоже нет спокойствия. Участок золотодобычи «Чаанай», а рядом термо-карстовые озера с белоснежными лебедями, река Чаун вся бликующая осенью от идущей на нерест рыбы, гнезда гусей-гумеников, а осенью — уже немногочисленные их стаи. Как все это уберечь от равнодушного человека с ружьем, взрывчаткой и безразмерными сетями?!

Паляваамская перевалка. Нижнее течение одной из богатейших когда-то рек. Опять не жизнь, а вахта. Недалеко прииск «Комсомольский». Чуть ли не через день вездеходы. Машины повышенной проходимости, трактора и… гремящие выстрелы, глухие взрывы в речных ямах. Летят возмущенные материалы Балаева в столичные журналы, фотоснимки обезображенной тундры, раненых и погибших зверей, брошенных в тундре бочек…

…Где конец бесстыдству?! Животной ненасытности человека? Нет Балаева на перевалках, вольготно чувствуют себя браконьеры. Браконьерами-то не назовешь. Браконьер знает законы, но сознательно и скрытно идет на их нарушение. Приисковая же публика, многие горожане и не исключение работники геологоразведочных экспедиций уничтожают все живое и не думают о каких-то там законах. Сейчас по снегу очень распространена охота на зайца, лису, куропатку, росомаху с колес при свете фар: слепят животных, птиц и расстреливают. Есть экзотика, азарт, раж, но нет чувства человеческого к живому существу. Нет меры. Самое страшное во всем этом — некому, кроме одного-единственного охотинспектора в городе, остановить вакханалию.