Далеко ли до Чукотки? - Ирина Евгеньевна Ракша

и с ревом уже выходил напрямую, уже карабкался на новый виток. К боковому стеклу, к лицу старика придвинулась скала, и в расщелинах по камням стал виден — ну просто рукой подать — убогий, присыпанный снегом мох и над ним как щетинка — цепкий, колючий маральник.

Сергуня перевел дух, откинулся к мягкой спинке:

— Насилу выбились. — И с каким-то особым почтением пристально поглядел на Ивана, на его темнеющий профиль на белом фоне плывущих над пропастью облаков.

Понемногу вокруг становилось светлее, ясней. И окрашивалось в розовые тона. Клочки облаков остались внизу, в клубящейся дымке, а наверху проглянули яркие, иссиня-голубые куски морозного неба. И показалась вершина хребта, освещенная с той стороны невидимым солнцем.

— Конец видать, — обрадовался старик. — Это сколько ж еще на подъем?

Иван пятерней устало потянул с головы на лицо беретку. Прямые потные пряди упали ему на виски, заслонив от Сергуни лицо. Достал из пачки губами одну сигаретку, сказал домашним голосом:

— Часа через два будем в Талице… Хотя у нас не загадывают… Спички есть прикурить?

На вершине их ослепило солнцем. Стекла кабины вспыхнули алым так, что старик невольно зажмурил глаза. Иван заглушил мотор, и в неожиданной тишине стал отчетливо слышен посвист ветра — тугой и ровный. Резко щелкнула дверца. Иван вышел, и откуда-то снизу донесся его голос:

— Выходи, разомнись. Мы тут всегда перекур делаем.

Сергуня поплотней нахлобучил шапку и, не сразу найдя ручку дверцы, нащупал ногою подножку, спустился вниз на дорогу. Сразу обдало холодом, резким ветром высокогорья. Но он этого не заметил. Стоял поодаль неподвижно, лицом к солнцу.

Иван обошел машину, постукал ногою в скаты, оглядел груз. Остановился рядом с маленьким стариком — высокий, широкоплечий, в ватнике нараспашку:

— Ну вот и наша Талица. Хороша?

Над хребтом на западе тлела жаровня с солнцем. А внизу в долине, на дне каменной чаши, дымящейся цветным паром, раскинулся городок. Дальним краем он вдавался в расщелину между сопок и там дымил кирпичными красными трубами.

— Рудник там молибденовый. В сторону километров пять. А это вон мост строим.

Сергуня отчетливо видел улицы и перекрестки Талицы, центральную площадь и белую ленту реки, которую перечеркивал, будто игрушечный, новый ажурный мост, и рядом был виден старый. Напряженно, до слез вглядывался старик во все это. Но видение было настолько ново и неожиданно, что ничем не могло напомнить былого. И он, волнуясь и точно не веря глазам, утер выбитые ветром слезы.

Так и стояли они над долиной — старый и молодой, словно соединяя прошлое с будущим.

— А это чего же такое? — Сергуня кивнул в сторону, где на обочине среди кустарника росла молоденькая, в рост человека, колючая сосенка. Она была однобока, гибкие ветви ее качались на жгучем ветру, а на ветвях трепались пестрые ленточки, шнурочки, выцветшие тряпицы, как на елке под Новый год. И снег вокруг был истоптан.

— Это примета такая, алтайская. Эдиган задабривать, — сказал Иван. — Чтоб он удачу принес, чтоб путь был добрым. Многие наши верят. Напарник мой, Тодошев, всегда чего-нибудь да привяжет. А то и еду какую оставит… Ну что? Поехали?

Они уже влезли в кабину и был заведен мотор, когда Сергуня вдруг вскинулся:

— Постой-ка. Постой. — Он шарил по карманам, вытаскивал то платок, то обрывок бечевки. Наконец достал витой кожаный шнур, который всегда брал про запас на охоту: — Вот это впрок будет. Надолго. — Распахнув дверцу, съерзнул с сиденья вниз: — Постой. Я сейчас.

И было видно в открытую дверь, как он спешил к сосне, стараясь ступать в чьи-то переметенные снегом следы.

— На мост я с тобой не поеду, — говорил Сергуня, когда МАЗ, сбавив ход, уже катил по Талице. — Ты меня на главной улице высади. Какая тут главная?

— Вот эта. Советская.

— Во-во. Тут и высади. У меня дело тут есть.

— Я разгружусь, найду Тодошева, и обратно. Часа через два. А ты приходи к столовой. Там нас найдешь, — и Иван стал притормаживать.

Сергуня с рюкзаком на плече шел по Советской улице, без стеснения оглядываясь по сторонам. Порой останавливался на краю тротуара, и тогда его обходили прохожие. Матери катили мимо коляски с детьми, пробегали школьники. У ларька «Пиво — воды» темнела очередь. Не закрывалась дверь булочной, и оттуда доносился запах сдобного хлеба. По дороге, кой-где протаявшей до асфальта, то и дело проезжали машины. Поселок жил обычной, будничной жизнью. Но для Сергуни все было вокруг чужое: и дома, и люди, и запахи. Не такой он представлял себе Талицу, и оттого рождались грусть и растерянность. Он миновал аптеку, здание сберкассы с зарешеченными окнами, потом серый кирпичный дом с продовольственным магазином во весь первый этаж, где за стеклом в витринах пестрели продукты. Шел не спеша, поглядывал в лица прохожим, словно вот-вот надеялся встретить стародавних друзей. Но вокруг спешили люди, все молодые или моложе его, то озабоченные, то шумливые. Вдоль тротуара росли тополя — сероствольные, куце остриженные. И Сергуня подумал, что они тоже ему не ровесники, не свидетели тех событий, что народились они и выросли позже. И выходило, что он здесь самый древний. Но где же, где ж его Талица?.. Неужели и следа не осталось?

На перекрестке остановился. Перед ним была площадь, центральная площадь Талицы. Над сопками остывал малиновый день, и потому строенья сияли розовым, а красный флаг на трехэтажном зданье райисполкома полыхал язычком пламени. У подъезда сновали люди. Стояли «газики», стояла и черная «Волга». И тут же в ряду с машинами Сергуня заметил лошадь, мохноногую рыжую лошадь, впряженную в розвальни. Она, жуя сено, встряхивала головой, и тогда было слышно, как знакомо звякает сбруя. И, глядя на эту крестьянскую лошадь, старик вдруг сердцем понял, что ведь это и есть та самая площадь, та улица и та дорога, по которой когда-то он, разгоряченный боем парнишка, вез в санях труп кудлатого Каплунова. Сани тогда летели мимо чернеющих по сторонам изб прямо к сборне, где только что разместился партизанский штаб, и Сергунька Литяев нахлестывал рыжую лошаденку, чтобы не дать высыпавшим на улицу исстрадавшимся деревенским остановить сани и разодрать бандита на части.

Перекинув рюкзак на другое плечо, рюкзак с лисой, о которой было как-то забыто, повеселевший Сергуня шагал вдоль площади мимо стеклянного зданья райкома с зелеными аккуратными елочками у подъезда, мимо фанерного, торчащего из сугроба, красочно разрисованного стенда «Лучшие люди района». Во всю ширину стенда, перемежаясь колосьями, в три ряда застекленных окошек, на Сергуню смотрели лица. Как из