Хищник - Макс Мах

— Я не восставал против королевского дома Йёйж, — возразил мальчик с какой-то очень недетской усмешкой, горькой и циничной, скользнувшей по его тонким губам. — Я наследую своему отцу, принцесса. — Добавил он высоким, чуть сиплым голосом и повел рукой, словно бы хотел продемонстрировать Сцлафш свои богатства, но вокруг них мертвое серебро и холодная желтизна лунного света вырывали из тьмы лишь ужасные картины гибели и страданий.

— Я не могу сохранить жизнь сыну Серва Майянского, — Сцлафш говорила как будто через силу, но голос ее не дрогнул. — Но, похоже, над твоей колыбелью взошла светлая луна, малыш, ведь если ты просто отважный мальчик…

— Выйди против меня, — ответил Крерин. — И убей, если сможешь.

— Княжества Маяна больше нет. — Принцесса была неумолима словно божественная Жница. — Нет, и не будет. И ты… Ты один, Крерин. Последний князь Майяны… Последний в роду и единственный воин своей армии.

Он слышал ее, но не удостоил ответом. Мальчик перешагнул порог страха, это понимала принцесса, понимали и ее спутники, растратившие впустую свои гнев и ненависть. То, что еще час назад казалось незыблемым, растаяло сейчас в ночном воздухе, как неверный туман.

— Но ты можешь остаться жить, — предложила Сцлафш мертвым голосом каменной статуи. — Жить и ненавидеть меня… Ты знаешь, Крерин, у тебя есть брат. Единокровный брат… Его зовут Йаар и… у него нет других родных, кроме меня и тебя, но сын Седого Льва не может быть братом будущего короля.

— Но я его сын, — возразил мальчик, — и я князь Майяны. Великий князь…

— Княжества больше нет, — покачала головой Сцлафш, никогда не носившая боевого шлема. — Ты или последний и мертвый князь Майяны, или брат… Названный, — подчеркнула она, — моего сына и короля Ахана. Но у моего приемного сына не может быть имени Крерин Майянский. Твое имя… — Она замолчала на мгновение и подняла взгляд к небу, словно искала там новое имя для мальчика, совсем уже решившегося стать частью легенды. — Твое имя Че, — наконец сказала она. — И ты владелец двойного лена в верховьях Серебряной, княжества… Цьёлш. Что скажешь?

— Судя по всему, он согласился. — Господин Че разлил холодную ароматную водку по чашечкам и улыбнулся смотревшей на него, слегка прищурив пронзительно голубые глаза, госпоже О. — Но он никогда не именовался князем. Так с тех пор и повелось. Че — один, и он не носит никакого титула. Титул принадлежит семье. Нынешний князь Цьёлш — мой дядя, хотя, видят боги, он охотно променял бы княжеский титул на имя Че. Другое дело, что поскольку предыдущим Че был его брат, ему не дано уже стать жемчужным господином. Теперь мой черед. А если умру я, новым Че станет кто-то из нового поколения, кто-то, кто еще не родился, и князь не может быть уверен, что это будет именно один из его внуков. Семья большая, а выборы Че — в отсутствии прямого наследника — сложный процесс. Такое уже случалось в прошлом. Два или три раза. — Че отпил немного водки и меланхолично улыбнулся. — Это мясо, как говорят в здешних местах, никому не по зубам и не по вкусу. Поэтому дядя совершенно не заинтересован в моей смерти. Умри я, дела могут пойти много хуже того, что есть сейчас.

— Так ты…? — Ши говорила тихо, но ее речь, перешагнувшая четвертый уровень выражения, звучала… Выразительно? Получается тавтология, но это правильная тавтология: именно так.

— Да, — кивнул Че, задумавшийся было о сложности бытия. — Это не афишируется, разумеется, но я вхожу в императорскую фамилию. Без права наследования трона, но… говорят, со временем Сцлафш полюбила Крерина, насколько принцесса вообще была способна на такое чувство. Рассказывают, что она любила его как сына, но никогда не забывала, что он-то ее ненавидит, и оградила трон от любых притязаний Че серией закрытых актов, до сих пор входящих в Кодекс Наследования. Она была мудрая женщина, я так думаю. Ведь мы — Че — никогда не изменились. Наследственная ненависть, как фамильное сокровище, а уж тысячелетняя ненависть… — Усмехнулся он и отпил еще водки. — Впрочем, за три тысячи лет даже гнев превращается в ритуал, как и ненависть — в пустую формальность. Я ведь не стоял под оливой с мечом в руке, и нынешний император отнюдь не реинкарнация принцессы. Мы оба это знаем и, понимая правильно, общаемся без напряжения.

— Странно, — О взяла с полки в изголовье кровати свою тонкую изящную трубку из пенного камня и, прикурив от предложенного Че живого огня, выпустила между едва приоткрывшихся губ клуб ароматного и чуть дурманящего дыма.

Трубка была белая, словно высокогорный снег, и посверкивала прозрачными кристаллами инкрустации. Курила Ши'йя Там'ра О шайшетскую смесь, пряную, богатую странными «скользящими и переливающимися» ароматами и дарящую людям «радость сердца и вкус к любви».

— Странно, — повторила она. — Я полагала, что уж между своими…

— Тайн нет. — Че подумал о том, чтобы раскурить еще одну сигару, но решил, что не стоит. — Это не так. Тайны есть всегда и у всех. Никто не знает всех тайн вашей семьи, хотя, видят боги, многие не отказались бы от этого знания. Так же и Че, и, разумеется, Император. Но некоторые вещи известны, просто их не делают общим достоянием. Первый О и старшие вашего рода знают то, что я тебе только что рассказал. Возможно, в несколько иной интерпретации, ведь кроме Сцлафш и Крерина там присутствовали и другие люди. И твои предки, например, тоже. Но они знают правду, как знают и то, что Император будет недоволен, если об этом начнут говорить на каждом углу. Таковы правила игры и принципы древнего вежества. Знаешь, как говорят гегх, «да, я видел, как сосед имел козу, но разве это мое дело?»

— Да будет так, — улыбнулась О, показывая зубы в почти вульгарной улыбке, и отложила трубку. — Пусть продолжают иметь свою козу, а ты будешь иметь меня. Ведь так, мой смарагд, я права?

О, да. Она была права и бесподобна, хотя бы потому, что в ней звучал тот же голос крови, что и в нем.

— Что это? — спросила она, нахмурив брови. — Это… Это… Словно бы кровь поет и…

— Это поет кровь, — кивнул он.

— Кровь? — удивилась она, хотя только что сама употребила именно эту метафору. — О чем еще я должна узнать? — прищурилась О.

— Должна. — Кивнул Че. — Узнаешь. — Он обнял ее и привлек к себе. — Но не сейчас.

2. Грета Ворм

2 февраля 1930 года, борт торговца «Лорелей»

Фильм был замечательный. Красивая съемка, отменная режиссура. И, хотя Грета знала, что это всего лишь рекламный ролик Управления по делам паломников, смотрела его раз за разом, испытывая практически одни и те же чувства. Восхищение. Толика зависти. Предвкушение удачи.

Трехмерное изображение. Кое-где такую технику называют голографией, аханки зовут проекцией. Проекция, и все. Но, по сути, ты, словно бы сам, ныряешь из космоса в атмосферу планеты. Летишь, ощущая трепет плоти, сквозь плотные ее слои. Закладываешь вираж, от которого замирает сердце, и в следующее мгновение видишь горную гряду и город, раскинувшийся на склонах горы и в речной долине…

— Это Тхолан, — Грета в столице империи никогда не была, зато там бывал Марк, но этим все и исчерпывалось: его опыт принадлежал ему одному.

— Тхолан — столица империи, — объяснила Грета, любуясь видами города. — Городок, как видишь, небольшой — всего населения миллионов семь или восемь, считая рабов и вольноотпущенников. Зато древний и по-своему красивый. Впечатляющий город. Тридцать пять веков, не кот насрал!

И в самом деле, все эти Мемориальные конюшни, строитель которых наверняка страдал острой формой мегаломании, или храм Чшарцша'ш с его тропой Девяносто Девяти Спутников, древняя эротика которой лежала далеко за пределами того, что на родине княгини Рудой почиталось откровенной порнографией…

— Странный мир, — Дари покинула кресло и отправилась гулять среди скульптур и витрин с экспонатами.

— Нормальный! — отмахнулась Грета. Она осталась сидеть, где сидела, посередине зала, который ее спутница упорно, но не беспричинно называла Имперским. Сидела, рассматривала фреску с одним из соитий принцессы Сцлафш и даже головы не повернула, отслеживая маршрут «воспитанницы» исключительно на слух. «Картинку» она вполне могла дорисовать в уме. Слава Богу, не сиротка какая-нибудь — сама этот зал и проектировала. Да и на память пока не жаловалась, не говоря уже о воображении.

— Ты на свой посмотри, только непредвзято, — добавила, потянувшись к бокалу с шампанским, — много интересного обнаружишь!

— Наверное! — не стала спорить Дари. — Возможно… Может быть… Это ничего, если я тебя попрошу плеснуть и мне тоже?

— Дари! — Грета терпеть не могла этот нарочито «самоуничижительный» тон и не желала начинать «игру в условности» по новой.