Самосожжение - Юрий Антропов

Глядя на экран телевизора, Алина усмехнулась. И без философа ясно ей было, что Ева разлюбила Адама не только потому, что такова природа любви. То есть сказать, что Ева разлюбила Адама, вообще-то нельзя было с полной уверенностью. Адам временами воспринимался, пожалуй, как муж, любимый женой, точнее, как муж, которого жена как бы и впрямь еще любила, хотя и не так, естественно, как прежде, в чем Ева, разумеется, не признавалась Адаму, а иногда и себе самой. А если говорить яснее, то у Евы любви к Адаму уже давно не было, скорее всего, вовсе не потому, что такова природа любви, тут решающую роковую роль сыграли всевозможные обстоятельства, в том числе бытовые, социальные, привнесенные в их жизнь, отнюдь не пещерную, цивилизацией человечества, обстоятельства, которых оказалось куда больше, чем нужно, чтобы разрушить природу любви. Вот тебе и Америка!

Но как бы там ни было, все еще оставалась семейная привязанность, сила привычки, наконец, которую порой выдают за любовь, и иногда и вроде как верят в это сами. Поэтому временами их прежние, ранние отношения, когда они любили друг друга — без всяких оговорок, будто бы возвращались к ним ненадолго, и это не обязательно происходило только в постели. Случалось, им бывало теперь хорошо и в иные моменты жизни, хотя вовсе не значит, что этим они обязаны были только вспышке некоего лирического чувства по отношению друг к другу. Скорее, напротив, это чувство, как таковое, было уже ни при чем. Дети — вот кто был временами истинной причиной хорошего настроения Адама и Евы, как бы объединявшего их в нерушимый союз. Впрочем, из-за детей случались и самые сокрушительные ссоры между отцом н матерью, которые чем дальше, тем больше выявляли несходство своих позиций в принципиальных вопросах современной педагогики, хотя такового несходства на самом деле почти не было, а было несходство куда более сильное, связанное с отношением к жизни вообще, а следовательно, и друг к другу.

Словом, семейная жизнь Адама и Евы продолжалась, являя собой один из образчиков, как сказал бы Гей, внутривидовой борьбы, и была она, эта жизнь, наверно, не хуже, чем у многих других семей, а может, и лучше, и в какой-то момент, когда Еву, как считал Адам, не одолевала меланхолия, семейная жизнь казалась ей вполне сносной, может, и удавшейся даже, а стало быть, эту жизнь стоило и поберечь, с чем вполне был согласен и Адам.

Но с нее, пожалуй, довольно…

Какое-то время Алина была неподвижна, не отводя взгляда с матового, остывающего экрана.

Было такое впечатление, что она безмерно устала.

Что и говорить, вечер выпал тяжелый.

Возможно, глядя на экран, Алина снова представила себе сцену самосожжения Гея.

А может, понимая умом, что Гей не мог себя сжечь и находится теперь там, где и должен был находиться, — в Татрах, она думала сейчас о чем-то другом.

Мало ли о чем думает женщина, когда она оказывается одна, вдали от мужа, от детей.

Алина вышла на балкон.

Набережная Дуная была почти пуста, за исключением редких парочек.

Но снизу, вероятно из окон ресторана, доносились звуки музыки.

Алина вспомнила и снова, как вчера, в день прилета, удивилась, что в Братиславе, оказывается, есть ночные рестораны. Здесь, в «Девице», например, до трех часов ночи, то есть практически до рассвета, работал ночной бар. Алина видела табличку. А ступени вели куда-то вниз. В преисподнюю, как пошутил Гей.

Интересно бы туда заглянуть, с усмешкой сказала себе Алина, в эту преисподнюю.

Но, разумеется, если бы вместе с Геем…

Впрочем, Алина тут же осудила себя за фривольную, как бы сказал Гей, мысль.

Интересно ей, видишь ли, заглянуть в преисподнюю.

То есть в ночной кабак.

Ну конечно же она не пойдет туда ни за какие коврижки.

Тем более без Гея.

Да еще и после страшной сцены самосожжения…

Она открыла холодильник наугад, взяла одну из бутылок наугад, откупорила ее и как бы небрежно плеснула в бокал.

Она выпила и плеснула еще.

А теперь, сказала она себе твердо, перед сном не мешает; прогуляться самую малость.

Просто постоять возле Дуная. Чуть-чуть проветриться. Прийти в себя.

Неужели это зряшное желание показалось бы Гею безнравственным?

Она снова пошла в ванную.

К зеркалу.

Косметика была отличная — импортная.

Последний подарок Гея.

Успел купить ей вчера, едва лишь устроились в «Девине».

«Последняя — у попа жена», — неопределенно усмехнувшись, вспомнила Алина поговорку, которую слышала когда-то на родине Гея, в Сибири, на Гонной Дороге.

Она с удивлением, но и не без удовольствия отметила под конец, что тени и грим сумела нанести сегодня на редкость удачно.

Теперь дело за прической.

И пока Алина стояла у окна спиной к нему, Гей вдруг вспомнил — совсем некстати, казалось бы, — что стройка птичника в Смородинке, как выяснилось, была неплановая.

Именно так это называется.

Гей никогда не был ни строителем, ни экономистом, следовательно, он сам по себе не знал и не мог знать, что же такое неплановая стройка.

Полагаясь на здравый смысл, он вначале рассудил, что это, наверно, такая стройка, которая не включена в планы.

Государственные.

Народнохозяйственные.

Известно какие.

Да, что касается планов вообще, Гей знал, как знает это каждый советский школьник, что хозяйство у нас — плановое.

Все, абсолютно все запланировано, учтено, взвешено, расставлено.

С глубокой научной точностью.

Но вдруг возникает необходимость, тоже обоснованная с глубокой научностью, как рассуждал Гей, внести какой-то существенный штрих во всеобщие наши планы, хотя и утвержденные, ставшие незыблемым законом.

Штрих этот — вроде корректировки заранее вычисленной на точнейших компьютерах траектории космического корабля.

Штрих, который уточняет наше всеобщее движение.

Штрих, который украшает перспективу.

Как последний мазок гениального художника.

Как последняя правка рукописи, скорее всего, чисто стилистическая, над которой работал теперь сам Гей.

Точнее, весьма незначительная правка на стадии сверки, когда уже исправлять, собственно говоря, ничего нельзя.

Словом, штрих — это не просто штрих, а венец творения.

Так думал Гей, пока Георгий не сказал ему:

— Штрих этот не венец творения, а проявление волюнтаризма.

— То есть как?.. — задохнулся Гей то ли на вдохе, то ли на выдохе.

Никак не ожидал он такого выпада от Георгия.

И переспросил на всякий случай, как человек, который ослышался, у человека, который вообще не понял вопроса.

— Неплановая стройка, — произнес Гей с нажимом, — волюнтаризм?