Самосожжение - Юрий Антропов

Не президентом — прорабом.

Великий этот парадокс, по мнению Гея, был главным движущим моментом маленькой истории маленького края, центром, столицей которого был Комбинат.

А другой парадокс, как говорил Гей, парадокс жестокий, каннибальский, состоял в том, что один президент созидал даже во время уик-энда, чтобы у людей всегда был хэм энд эгс, хотя и без ветчины, а другой Президент во время уик-энда вынашивал идею «звездных войн». Такие дела.

Гей постоянно думал об этом, как бы пытаясь найти выход.

Время от времени он раскрывал свой блокнот и пытливо разглядывал маленькую цветную фотографию.

Копирайт. Рон Масарос.

Изображение Президента и Первой Леди с черной собакой возле жердей на фоне зеленой лужайки, на которой у дерева, перед кустами на холме, стоял белый домик, довольно скромный.

Негра с прохладительными напитками и Физика с Кинозвездой на этой фотографии не было.

Как, впрочем, и на других, которые лежали, как закладки, в блокноте.

Этих троих Гей просто-напросто выдумал.

Копирайт.

Хотя, вероятно, они существовали в действительности.

И не только они.

Занимаясь этим посторонним на первый взгляд для выездной планерки делом, Гей, разумеется, ни на секунду не терял из виду Бээна.

В перерыве Гей решил подойти к нему и показать фотографию Президента и Первой Леди.

Гею хотелось знать, что думает Бээн о космической новинке Эдварда Теллера.

И вообще обо всем таком.

Кроме того, разумеется, Гей при случае хотел спросить Бээна, как бы между прочим, с чего же, по его мнению, все началось и чем все кончится.

Не мог Бээн всего этого не знать.

Огромный был у Бээна опыт.

Бээн годился Гею в отцы.

И вот как раз отца у Гея не была.

А иногда просто необходимо, чтобы у человека был отец.

Вроде как первый оборонительный эшелон.

И Гей доверял Бээну.

Может, почти как отцу.

И надеялся на него.

Может, и зря.

И хотя отчетливо понимал, сколь наивно его желание получить ответ на эти свои злополучные вопросы именно от Бээна, удержать себя от соблазна уже не мог.

Алина положила журнал на столик.

И подошла к Гею.

Он почувствовал себя кроликом.

Перед ним был изящный удав.

В прелестной розовой шкуре.

Она коснулась его лица ладонями.

Она охватила его лицо ладонями.

Ее ладони были прохладны.

Вначале он испугался, а потом вдруг подумал: «Как жаропонижающее средство» — и мысленно сказал себе, что, как бы там ни было, он хорошо контролирует эксперимент.

Ее ладони гладили его щеки.

Ее ладони вдруг стали горячими.

Просто пылающими.

Гей на мгновение замер, сомкнул глаза, сгорая на этом чудесном костре, но тотчас, как утопающий, судорожно схватил кисти рук Алины, спасительно отрывая от своего лица ее ладони.

Впрочем, сравнение с утопающим, скажет себе Гей позднее, было тут весьма неточным, ибо сам Гей поступил в эту минуту вопреки инстинкту природы, которая, увы, жаждала огня, исходившего от пылающих рук женщины.

— Так мы с вами никогда не поймем, с чего же все началось и чем все кончится, — успокоившись, произнес он усмешливо минуту спустя.

Она стояла у окна спиной к нему.

И смотрела на церковь.

Раздался звон колокола.

В свете уличных фонарей ее волосы показались ему рыжими.

Не могла же она перекраситься, когда была в ванной, пока он разговаривал по телефону с Мээном!

Впрочем, а почему бы и нет? Ведь есть еще и парики. И вообще всевозможные маски. Ева умела менять их почти моментально…

Незаметно для самого себя он включил телевизор.

Итак, набравшись знаний и опыта, Ева, отличавшаяся раньше целомудрием, сдержанностью и старомодностью в нравах, делала теперь нечто вроде теоретической разработки своей жизненной программы, что уже выразилось в своеобразном алгоритме НАДОПРОСТОЖИТЬ.

Впрочем, по ходу эксперимента она сама и осуществляла кое-какие практические части своей новой программы.

Именно те, в которых ее Адам вдруг стал рьяно проявлять целомудрие, сдержанность и старомодность в нравах, хотя и прежде был в этом смысле таким же, как Ева.

Точнее сказать, Ева сначала осуществляла кое-какие практические части своей программы, а потом уже, задним числом, делала соответствующее теоретическое обоснование.

Как известно, в науке такой метод называется эмпирическим.

Ева начисто отрицала влияние крупных теоретиков и практиков на свои фундаментальные исследования.

Она готова была считать себя самоучкой, чем испокон века славился род славянский.

Что же касается Адама, то он, как всякий завистник, думал и заявлял во всеуслышание, что все началось именно с Эндэа и Евочки, которые, увы, оказались не только практиками, но и теоретиками, и Гею не хотелось верить, что теперь у него с Евой — со своей, разумеется, — будет не жизнь, а чехарда, как он предчувствовал.

При этом он ошибался, и он был прав при этом.

Все началось, конечно, не с поездок на виллу Эндэа, все началось гораздо раньше и вовсе не с чужого адюльтера, который дурно якобы повлиял на его благонравную некогда Еву.

Тут он, увы, ошибался.

Что же касается второго предположения относительно его будущей жизни с Евой — тут он был прав, скорее всего, хотя ему и не хотелось верить в эту окаянную преждевременную правоту, выведенную тоже чисто эмпирически.

Само собой разумеется, Адам жаждал полной ясности как человек, проявляющий целомудрие, сдержанность и старомодность в нравах, что выглядело в наше время анахронизмом, и в минуты откровения, находившего, как он полагал, не только на него, но и на Еву, с надеждой спрашивал ее не столько как автора нового житейского алгоритма, сколько как жену свою:

— Скажи мне, пожалуйста, Ева, ведь это после того, что мы видели своими глазами там, на вилле, ты невольно… м-м, как бы это выразиться, чтобы тебя не обидеть… ты совершенно непроизвольно не то что упростила свое отношение к жизни, а несколько переиначила его, приспособила, так сказать, к новым понятиям, новым веяниям, к бешеному жестокому ритму жизни, наконец… да, нет?

Он не был ни жалок, ни смешон в этом своем наивном стремлении узнать истину.

Он был несчастен.

Однако Ева не считала его несчастным.

Она считала его жалким и смешным.

— Во-первых, ничего особенного мы не видели… — говорила она как бы между прочим, еще быстрее накручивая бигуди, тем самым давая понять, что подобный разговор не стоил того, чтобы отвлекаться от столь важного занятия, каковым является накручивание бигуди, но сама фраза ее и вкрадчиво-бесстрастная интонация выдавали готовность не только к блокаде, но и к энергичной контратаке.