Тревожные ночи Самары - Эдуард Кондратов

И вот — пальба! Она могла означать только провал: значит, убрать чекиста без шума не удалось. А коли так, то все случившееся с Минаковым и Першиным Гаюсова уже не могло интересовать. Взяв со стола свечу, он открыл тумбочку и поставил туда огарок, чтоб свет не был виден из окна. Вынул из кармана револьвер.

— Бежать! — громким шепотом крикнул он. — Выписывайте пропуск на меня, живо!

Ольшанская была невменяема. Зажала ладошками рот, наталкивалась на мебель, глухо стонала. Брызнула осколками банка, свалившаяся с белого шкафчика, задетого ею.

— Дуреха! Истеричка!

Гаюсов схватил Нину Дмитриевну за плечи, встряхнул, отодрал ее ладони от лица и влепил тяжелую пощечину.

— O-o! — застонала Ольшанская еще громче, оседая на клеенчатую кушетку. — Не могу-у-у…

— Ах ты!.. — Он вскинул револьвер. Сейчас, оскалившийся, он был похож на затравленного волка. — А, черт с тобой, подыхай!

Он схватил со стены белый халат и, опрокинув ногой тумбочку со свечкой, отчего та сразу же погасла, уже в полной темноте бросился к Ольшанской.

— Помните: вы ничего не знаете! Вам угрожали, понятно?! Если мы узнаем о вашем предательстве — задушим! Растопчем, изуродуем, ясно?!

Ольшанская задыхалась от рыданий. Вскочив с кушетки, Гаюсов прислушался, подбежал к окну. В госпитальном дворе слышались крики, метались с фонарями санитары, белели подштанники больных — в общем, творилось бог знает что. Гаюсов, запахнув халат, размашисто перекрестился и скользнул в коридор…

…Спрыгнув с подоконника во двор и взвыв от боли, полоснувшей в ключице, Михаил Ягунин сначала было с наганом в руке побежал к инфекционному корпусу, но уже через десяток шагов сообразил, что сейчас до прибытия чекистов нужна вовсе не перепалка. Гораздо важнее было лишить контру всякой возможности прорваться за пределы госпиталя, для чего следовало его оцепить, и в особенности плотно — со стороны Волги, где перелезть через высокую кирпичную стену было проще: там находились сараи и поленницы. Да и потом легче скрыться будет без следа. Поэтому Михаил повернул к воротам: сказать, чтоб послали патруль вдоль стен.

Тогда-то он и увидел Гаюсова.

Сначала, правда, ему и в голову не стукнуло, что человек в докторском халате и с забинтованной головой может быть врагом. Другое дело, если б он крался, пригибаясь и оглядываясь, от инфекционного корпуса, — тогда и сомнений не было б. А этот совсем не таился, бежал в открытую, смело, с револьвером в руке. Явный военврач.

— Эй, товарищ, — окликнул его Михаил, но тот продолжал бежать, широко раскидывая руки. Что-то очень-очень знакомое почудилось Ягунину в этой его манере.

— Товарищ, держись вдоль ограды! — крикнул он вслед уделяющемуся белому пятну. — Никого не подпускай!

И тут-то в памяти Ягунина и всплыло: пустынный пляж, черная поблескивающая вода и фигура прихрамывающего человека, который убегает от него и вот так же разбрасывает руки.

Нет уж! Теперь Михаил не станет кричать ему «стой!», как в тот раз. Откуда силы только взялись: хоть до конца и не верил он в такое счастье — поймать Гаюсова самолично, Ягунин ринулся вслед прямиком через клумбы и замечательные розовые кусты и, когда впереди засветлела спина, на бегу дважды выстрелил в нее.

Что-то белое — то ли халат, то ли человек в халате — упало под дерево, и тотчас оттуда — вспышка, грохот, и пуля свистнула возле уха. Ягунин присел — и вовремя: через секунду опять полыхнул огонек. Теперь Гаюсов стрелял уже не с земли, а из-за дерева: вспышка была выше, а визжание пули раздалось точнехонько у Михаила над головой.

Брошенный халат лежал на аллее, и Гаюсову, одетому в темное, было куда легче в ночной дуэли с чекистом, гонявшимся за ним в нательном белье. Зато не было у него ягунинской безусловной уверенности в успехе, ягунинского радостного азарта и оптимизма. Затравленный волк бывает страшен, и, огрызаясь, готов на все, но он обречен.

Нервы Гаюсова сдали: он стал стрелять на бегу, посылая пулю за пулей в мелькающего среди кустов и деревьев преследователя, пока, наконец, вместо выстрела не послышался сухой щелчок курка. Ах как проклял он себя в этот миг за то, что для удобства прихватил револьвер, а не маузер! Отшвырнув оружие и уже ни о чем не заботясь, — стреляй, проклятый чекист! — очертя голову Гаюсов бросился к стене. Подпрыгнув, он уцепился за ее верх и стал подтягиваться. Все выше, и вот уже Гаюсов подбородком коснулся края и, закинув руку, обнял ею всю толщу стены…

Пуля, ударившая возле шеи, выбила фонтанчик кирпичных брызг. Гаюсов зажмурился и попытался было занести ногу на стену, как вторая пуля шлепнула с другой стороны — и тоже близко от шеи.

— А ну, слезай к чертовой матери! — услышал он запыхавшийся, почти мальчишеский голос. — А то третью — в башку!

Все еще вися на стене, Гаюсов повернул голову. Света луны и звезд было вполне достаточно, чтобы в босом, щуплом парнишке с забинтованной рукой, в кальсонишках и нижней, разорванной до пупка рубахе он узнал ненавистного чекиста, который, словно рок, преследует его. Он разжал пальцы и рухнул на землю, как мешок с тряпьем.

— Ну что, Гаюсов? Свиделись, сволочь?! — с ненавистью и ликованием сказал Михаил Ягунин, не сводя револьвера с переносицы врага.

И почувствовал, что слабеет. Что еще секунда-другая, и ноги его подкосятся, а сознание уйдет. «Надо стрелять, а то опять удерет», — замедленно подумал он, силясь нажать на спусковой крючок, но пальцы уже не подчинялись…

На ходу щелкая затворами, вдоль стены с шумом и хрустом топали к ним чоновцы. «Вот и ладно», — теряя сознание, еще успел подумать Ягунин.

6

Допрос Ольшанской Белов начал тут же, в госпитале, он не хотел дать ей опомниться и собраться с мыслями. Сейчас, когда за окном ординаторской все еще продолжалась беготня, мелькали огни переносных фонарей и раздавались крики и команды и несколько раз стукнули выстрелы, Нина Дмитриевна готова была выложить все, что угодно.

— Жить! — бормотала она, трясясь, как в ознобе. — Хочу жить… Все равно как, только жить, жить, жить!..

Она хватала мокрыми от слез руками ладонь Белова, сжимала ее, порывалась целовать.

— Спрашивайте… Я скажу все, что знаю. Только, умоляю вас, обещайте мне жизнь! Умоляю!..

— Кто главный?

— Павловский… Александр Владимирович Павловский… Его настоящая фамилия Станкевич…

— Где его сыскать?

— Он живет… Боже мой, забыла… Сейчас, сейчас… Ильинская, двадцать шесть, со двора…

Ольшанская уткнула голову в кулаки, плечи ее содрогались от рыданий. Потом она подняла голову, глаза ее были безумны.

— Я ни при чем! — закричала она пронзительно. — Это они виноваты, они! Я не хотела, я все расскажу… Значит, так, он… Он — это Виктор Русаков… он втянул меня… Он воспользовался моим чувством… Негодяй! Я не хотела пускать их в госпиталь, я сопротивлялась, клянусь вам! Он заставил… Я любила его…

Вот-вот с ней сызнова могла начаться истерика, поэтому Белов, человек, в допросах поднаторевший, грубо заорал:

— А ну прекратить слезы!

И подействовало: вздрогнув от неожиданности, Нина Дмитриевна с ужасом, но уже молча смотрела на чекиста.

— Быстро выкладывайте все явки, какие знаете. Диктуйте, я пишу. Быстро!

— Василенко… Казанская, восемь… Бабков, по кличке «Маташ», Самарская сто восемь… Еще в аптеке, на Саратовской…

Белов наскоро, каракулями вносил адреса, фамилии, псевдонимы, клички в подвернувшуюся ему под руку то ли врачебную, то ли канцелярскую книгу. «После сочтемся с лекарями, — думал он. — Только бы она не замолчала». Внезапно он вспомнил о смысле загадочного объявления о собаке — не знает ли?

— О собраниях через газету оповещали? — спросил он резко.

— Вы это знали?! — Даже страх не заглушил удивления в голосе Ольшанской.

— А что за объявление о пропавшей собаке? — еще суровее произнес Белов. — О каком таком английском сеттере?

— О, клянусь вам, не знаю… Поверьте… — Ольшанская стиснула пальцы, смотрела умоляюще. — Кажется, есть кто-то оттуда, из-за границы… О нем знают только Гаюсов и Павловский… Если б я знала, поверьте…

Лицо Ивана Степановича стало сосредоточенным и холодным.

— Чурсинов! — позвал он, приоткрыв дверь, а когда послышались шаги Григория, вышел к нему навстречу в коридор.

— Передай товарищу Булису, что я взял машину. Срочная надобность, верну ее через полчаса. А как там?

— Оцепили крепко, — сказал Чурсинов с обычной своей солидностью. — Только что военокруг целую роту нам подослал да еще чоновцы. Крыса не пролезет. Два грузовика дали…

— Дамочку, эту, Гаюсова, конечно, и того раненого, что у Ягунина под окном… И другую контру — только явную, с разбором, понял? — всех везите в губчека к Вирну. Я из редакции тоже прямо туда. Все понял?