Тревожные ночи Самары - Эдуард Кондратов

— А где пропуск?

— Так убили же…

— Не знаю!

— Пойди, дурень…

Михаилу вдруг подумалось о Белове: не его ли убили? «Еще накаркаешь, дурень», — ругнул он себя.

К часовому, придерживая подол, семенила пожилая медсестра.

— Боже мой! Убили! Боже мой! — раздался через секунду ее крик.

3

— Убили! Что творится-то!

— Человек был, эх!..

— Моего сынишку спас… Как глотошная схватила, а он спас…

— А что случилось?

— Доктора зарезали военного. Владимира Илларионовича…

— Убивцы, чтоб им!

Наверное, не менее полусотни обывателей — со всего квартала, не считая случайных, — толпилось во дворе, под аркой и возле дома на Саратовской улице. Посматривали на одноэтажный каменный особняк в глубине двора, вполголоса переговаривались, строили предположения, вспоминали добродетели убитого доктора, сетовали на лихое время. Иногда из малоподвижной, приглушенно галдящей толпы вырывался злой голос:

— До сих пор режут. Безобразие!

Или еще резче:

— А власти смотрят! Им что!

Плакала, утираясь концом платка, молодая женщина. Ее большой живот — видать, дохаживала последние недели — неприятно контрастировал с неестественно худыми руками и иссохшим лицом. Оживленно перешептывались, то и дело наклоняясь друг к другу, две одинаково пучеглазые, с одинаково поджатыми губами тетки — должно быть, сестры. Челноками сновали в толпе ребятишки.

Когда из особняка вышел Белов, передние, те, что толклись во дворе, приумолкли и выжидающе на него уставились. Однако спрашивать о чем-либо не решались, молча расступались, пропуская этого небольшого сосредоточенного человека. Но те, что стояли под аркой и за нею, на улице, не сразу среагировали на чекиста, и, проходя, Иван Степанович расслышал:

— Жестокость и зависть есть извечные качества человеческой натуры. Зло злом караем, зло и порождаем. Было так и будет вовек…

Ораторствовал хорошо одетый человек с коротким торсом и бородкой. Он стоял спиной к арке и никак не мог видеть приближавшегося Белова.

— А вот и не будет, папаша, — громко сказал Иван Степанович, пробираясь сквозь толпу. — Выкорчуем, дай только срок…

Вздрогнув, коротыш с бородкой, однако, сразу нашелся с ответом.

— Кривое дерево не выпрямить, пагубные страсти не вытравить, — пробормотал он, и Белов уловил в его речи ощутимый северный акцент — слишком отчетливо, без самарской растяжки произносил он звуки.

— Вот как? — Белов остановился. С жадным любопытством и боязливостью смотрели на него глаза зевак.

— Может, смирением попробовать? — жестко спросил Белов. — Ударившему по левой щеке подставить правую? Пусть бьют, пускай режут?

В толпе послышался заискивающий смех. Бородатый беспомощно оглядывался.

— Нет, почему же… только…

— Никаких только! — зло оборвал Белов. — Ни бандитам, ни другим врагам пощады не будет. Как там, в Евангелии, говорится? — Он заморгал, припоминая: — «Какою мерою меряете, такою, значит, и вам мерить будем…».

— Нет, ты ответь, товарищ, — схватил Белова за рукав заросший щетиной инвалид с костылем. — Долго так будет? Уж ежели докторов режут, это ж совсем пропадай…

— Недолго, солдат, — сказал серьезно Иван Степанович. — Выведем нечисть, скоро выведем… Слово тебе даю — этих тоже найдем.

Инвалид хмуро молчал. Очевидно, не слишком-то верил.

— Дай-то господь! — вздохнув, перекрестился коротенький с бородкой.

— Жди! Когда рак на горе…. — меняя голос, вякнул кто-то из толпы, но Белов, уже ни на кого не обращая внимания, направился к трамвайной остановке.

4

— Надо же, — досадовал Иван Степанович. — На учениях мажешь, а где не надо — в десятку!..

— Да не хотел я, — в который раз повторил Шабанов.

У себя в кабинете Белов перебирал вещи убитого Шабановым человека. Оглядел револьвер, отложил. Взял паспорт, прочитал вслух:

«Енин Андрей Викторович, 1889 года рождения. Из мещан…».

— Так, — сказал Белов спокойно. — Все, конечно, липа.

— А то! — поддакнул Шабанов.

Из паспорта выпал клочок бумаги.

— А это что такое? — пробормотал себе под нос Белов. — Угу. Квитанция издательства газеты «Коммуна».

Он осмотрел ее так и сяк.

— Интересно… Нюся не знает, что за квиток?

— Молчит она, — буркнул Шабанов.

— Где она сейчас?

— Здесь, в камере.

— Ага. Давай ее сюда. А этим, — Белов протянул квитанцию, — займись. Сходи в «Коммуну» и вообще…

Шабанов ушел, а Иван Степанович прикрыл газеткой револьвер и паспорт убитого. Так, чтобы было и спрятано, и видно. Однако подумал, вздохнул и сбросил все в ящик стола.

— Можно?

Это Шабанов привел буфетчицу. Глазами приказав сотруднику: иди, мол, занимайся своим делом, Иван Степанович перевел взгляд на Нюсю.

— Садитесь.

Странно, но она не казалась ни взволнованной, ни подавленной. В лице нет и тени страха, только безразличие, усталое безразличие.

Нюся молча подошла к столу, молча села.

— Анна Владимировна! Допрашивать я вас не стану. Одно хочу уразуметь: чем вы им не угодили? Вроде бы рисковали, нам голову морочили. И вдруг… Не резонно.

Она не отвечала, и, судя по выражению лица, не собиралась отвечать.

Наклонившись над столом, Белов сказал тихонько, будто опасался, что его услышат:

— Собирались сами к нам прийти, да?

Пристальный взгляд его не произвел на Нюсю никакого впечатления. Но все же она наконец-то разжала губы.

— Не надо мне вашей палочки-выручалочки. Нет, не собиралась.

Голос ее звучал тускло, безжизненно.

— Почему же они так с вами?

Она машинально ответила:

— Не знаю. Наверное, стала не нужна.

— Ага… Пожалуй, это резонно, — подхватил Белов, довольный, что она хоть чуть разговорилась. Вероятно, Нюся это заметила.

— Кстати, я и вам не нужна, — бросила она резко. — Так что не стоило тратить время на спасение… моей недрагоценной жизни.

— Почему же, — пожал плечами Белов. — А я уверен, что стоило.

Она подняла голову, лицо ее передернулось.

— Смотрю я на вас, господин чекист… Вы, наверное, очень себе нравитесь. — Она с откровенным презрением засмеялась. — Ах, какой я умный и хитрый! Как прекрасно все получилось. Не арестовали, от лютой смерти спасли. Осталось только получить благодарность. — Она замолчала, сглотнула комок. — Только вы ошиблись. Ненавижу я вас! Вместе с вашей лживой добротой ненавижу! — с силой выговорила она, однако же в ее голосе Белов услышал больше отчаяния, чем ненависти.

Он внимательно рассматривал ее милое измученное лицо с темными полукружьями под глазами и скорбной складкой в уголках губ. Иван Степанович нимало не придавал значения горестному всплеску эмоций Анны Звягиной-Здановской и думал он сейчас о том, что следовало бы дать ей денек-другой на успокоение и раздумье, и тогда бы… Но нельзя, время торопит! Он скрутил папиросу, закурил, подошел к окну. На углу напротив губчека бородатый очкарик в коротких, совсем не по росту штанах наклеивал на тумбу свежую афишу. Белов сощурился и прочитал: «Лекция о пользе детских садов». Где она состоится и когда, он не рассмотрел.

«А ей-то, ей-то чего надо? — подумал он с раздражением о Нюсе. — Самое бы разлюбезное дело для нее — детскими садами заниматься…».

Белов отошел от окна.

— Анна Владимировна — сказал он мягко. — Не надо себя подогревать. Я все едино не верю, что вы Советскую власть от души ненавидите. Потому как не за что вам ее ненавидеть. Фабрик и поместий у вас сроду не было. Отец ваш всю жизнь работал, как…

Она поспешно перебила его:

— Отца не трогайте! Он здесь ни при чем. Он верой и правдой вам служит — и хватит о нем!

Попыталась язвительно усмехнуться, но усмешка не получилась. Губы ее дернулись, лицо стало по-бабьи жалким.

— Вы правы. Отец ваш верой и правдой служил трудовому народу, — тихо и твердо сказал Белов. — До самого своего последнего часа.

— Что это значит? — Широко расставленные глаза Нюси с ужасом уставились на Белова. — Что вы говорите?!

— Да, Анна Владимировна. Вашего отца, а нашего дорогого товарища Владимира Илларионовича убили враги.

Как ни трудно это ему было, Иван Степанович смотрел на Нюсю, боялся, как бы чего плохого не стало.

— Убили, — с отсутствующим видом повторила Нюся. — Убили… Как это — убили?..

Она вдруг встала, начала осматривать кабинет, будто забыла, где и зачем находится, Сказала деловито, со странным спокойствием:

— Я пойду. Мне надо идти.

Направилась к двери, но, сделав два шага, обернулась. Растерянно уставилась на Белова.

— Извините… — пробормотала едва слышно. — Я забыла…

— Нет, я вас не задерживаю, — быстро ответил Иван Степанович. — Идите, поговорим позднее, идите. Только… будьте осторожны, Анна Владимировна.