Источник забвения - Вольдемар Бааль

Произошло бы вот что. Он сказал бы ей:

— Послушай меня. Тоня! Я понимаю: все может со стороны показаться банальным. Возможно, все и в самом деле выглядит как обычный гостиничный романчик. Но знаешь…

— Знаю, милый, успокойся, — сказала бы она. — Я люблю тебя.

— Мне сейчас так одиноко, так одиноко, — сказал бы он. — Я отторгнул себя от всех. Этого не объяснить никакими словами.

— Понимаю, дорогой, — сказала бы она. У тебя есть я.

— Мне, в сущности, ведь совершенно некуда деться. Я все оставил. Я не мог не оставить. Мне страшно пусто и тяжело.

— Да, дорогой мой, да, — сказала бы она.

— Я был ученым. В этом заключалась вся моя жизнь. Я взлетел. Меня выделили. Я стал самоуверенным. Но потом эта самоуверенность была подорвана.

— Понимаю, родной мой, понимаю. Я — с тобой.

— А это так неожиданно, так страшно, когда в тебе, ученом, подорвана самоуверенность ученого. Это — крах.

— Успокойся, милый. Все образуется. Я люблю тебя.

— Не знаю, как оно образуется. Но когда осознаешь вдруг, что всю жизнь занимался чепухой, что никогда, ни одной минуты не чувствовал себя полноценным человеком… И ты рвешь со старым, а нового ничего нет, или все — фантасмагории…

— Я люблю тебя…

— И я знаю теперь, знаю — только ты одна, только ты!

— Я люблю тебя, — повторила бы она. — Я очень люблю тебя. Я люблю тебя навеки.

— Люби меня! — горячо сказал бы он. — Люби! Это — все! Ведь это бессмертие!

— Я люблю тебя навеки…

— Оставайся со мной навсегда! — сказал бы он.

— Да! — восторженно ответила бы она…

Визин вздрогнул, взметнул головой, словно избавляясь от наваждения. Ему сделалось стыдно, как будто кто-то подслушал его сентиментальные мысли, как будто поймал себя на том, что публично исповедался в пошлости. И он вслух, нарочито громко произнес:

— Литература!

Он достал черную папку, развязал ее; там, в самом конце, был помещен любопытный кроссворд; в клетки следовало вписать имена авторов различных изречений и афоризмов.

ПО ГОРИЗОНТАЛИ:

1. У случая бывают капризы, а не привычки.

2. Не трать время, раскаиваясь в ошибках, просто не забывай их.

3. Понимание ценнее знания.

4. Наука отняла у человека испытанное оружие сравнений.

5. Я гипотез не измышляю.

6. Число — основа сущего.

7. Счастье человека где-то между свободой и дисциплиной.

8. Мы бедны знанием наших собственных богатств.

9. Жизнь — постоянная пропажа ошеломительного.

10. Невежество — лучшая в мире наука, она дается без труда и не печалит душу.

11. Детское живет в человеке до седых волос.

12. Есть правила в литературе — гибнет литература; нет правил в государстве — гибнет государство.

13. Бремя не помеха в царстве воображения.

14. Морщины дарует нам природа, о гладкой коже печалится суетность.

ПО ВЕРТИКАЛИ:

1. Вся история человечества — погоня за невозможным, и притом нередко успешная. Тут нет никакой логики: если бы человек неизменно слушался логики, то до сих пор жил бы в пещерах и не оторвался бы от Земли.

2. У каждого из нас есть родные во всех царствах природы, созданные ею по одной идее с нами.

3. Истина перестает быть истиной, как только о ней начинают кричать на всех углах.

4. Боль и веселье не исключают друг друга.

5. Если сердце в груди бьется уж очень сильно, то это — бог.

6. Всякое ожидание кончается, стоит только подождать подольше.

7. Делать не всегда трудно. Трудно желать. По крайней мере, желать то, что стоит делать.

8. Кто втерся в чин лисой, Тот в чине будет волком.

9. Если человек сам стал хуже, то все ему хуже кажется.

10. Где нет общности интересов, там не может быть единства целей, не говоря уже о единстве действий.

11. Разум дан человеку, чтобы он разумно жил, а не для того только, чтобы он видел, что он неразумно живет.

12. Человек должен верить, что непонятное можно понять; иначе он не стал бы размышлять о нем.

13. Раз человек желает избавиться от своего жалкого состояния, но желает искренне и вполне — такое желание не может оказаться безуспешным.

14. Дело превыше недосуга.

Визин сидел, избавляясь с помощью мэтровского фокуса от томительности ожидания, и время от времени взглядывал на темнеющее озеро. Почти никого из авторов изречений он не мог вспомнить… В который раз зашевелилась в голове назойливая мысль, что кто-то его морочит, и он подумал, что если эта мысль утвердится, то будет окончательно и навсегда перечеркнуто то, что до сих пор было «Визиным». Он решил, что в таком случае обязательно и внешне изменится — ведь когда человек сходит с ума, то он, говорят, внешне перестраивается настолько, что даже близкие не сразу узнают его…

Тоня не пришла ни вечером, ни ночью. Никто не пришел. И не позвонил.

6

Уже с утра было жарко.

Улица повела Визина к базару. Она была сегодня довольно людной: шли с сумками, мешками, шли семейно и в одиночку, ехали на мотоциклах, на велосипедах, то и дело проносились на трескучих мопедах мальчишки.

Чем ближе подходил Визин к базару, тем на улице становилось теснее. Тут уже было большинство явно деревенского люда: загорелые руки и лица, сапоги и кепки у мужиков, а на женщинах — платочки; им, по-видимому, не было жарко. Иные здоровались друг с другом, пожимали руки, обнимались, заводили разговоры: они тут, в райцентре, могли встретиться, поделиться новостями своих сел и деревень; они, конечно, приехали сюда по делам — на базар, в больницу, в райисполком, в суд, на эпидстанцию, на базу и так далее, но всегда не исключалась и вероятность случайной встречи с знакомым, что, надо думать, приятно, если уж остановились и говорят; а кто-то конечно навещал своих друзей или родственников — жителей Долгого Лога. Одни уже докончили со своими делами, другие только принялись за них; шли удовлетворенные и неудовлетворенные, усталые и бодрые, трезвые и навеселе, и может быть, сейчас была среди них и сама Екатерина Кирилловна Кравцова, хотя и маловероятно, если информация экс-председателя объективна. Они шли и шли, и им не было никакого дела до бородатого субъекта в джинсовом костюме, мрачновато поглядывающего из-под белесых бровей и то и дело вытирающего носовым платком мокрое лицо.

А за домами, за палисадами, за горбатыми огородами поблескивало озеро, однако никакой свежести оно уже не несло: опять уже накалился воздух, жара вступала в полную силу.

Вот улица расширилась, и на противоположной стороне Визин увидел арку на кирпичных столбах, и на ней — крупные, продолговатые буквы дугой «Районный колхозный рынок». Визин прошел мимо.