Источник забвения - Вольдемар Бааль

Красные шторы обозначали зной и отторженность. Предательница дверь тоже обозначала отторженность, но она все же оставалась предательницей: за ней то и дело возникали и пропадали шаги; а за шторами была тишина, там было пространство.

Тоня спала, сунув под щеку сложенные ладони; из раскрытого алого рта выползала слюнка и стекала на подушку. Визин улыбнулся; он почувствовал к ней что-то вроде нежности. Затем он почувствовал горделивое удовлетворение.

«Черт возьми! И ты смог решиться? Смог и посмел?»

«А в чем дело? Девке двадцать шесть лет. Слава богу…»

«Но — муж! И, может, дети…»

«Я тоже муж. И у меня есть, — официально, по крайней мере, — жена. И у нас — дитя… Она сама пришла. Она решилась. И я решился. Я разве евнух, а она кикимора какая-нибудь?»

«А представь, что Тамара твоя, поехавшая в горы на поклонение Рериху… И рядом этот, „подающий несметные надежды“, который, видимо, тоже не евнух…»

«Тамара уже не моя. Но я могу представить».

«Обычный у тебя гостиничный романчик, брат Визин, коллега. Обычный, банальный».

«Это еще надо посмотреть, насколько обычный и банальный…»

Потом она проснулась, натянула одеяло на голову, выглянула с опаской. Он улыбнулся, быстро поцеловал ее.

— Будут стучать — не открывайте, — шепотом попросила она.

— Не бойся… Хочешь пить? — Он встал, подал ей неиссякаемый кофе. — Ты мало спала. Когда тебе опять на смену?

— Послезавтра. Успею выспаться. — Она села, обхватила колени. — Ой, дура-дура, господи…

— Ладно, — сказал он. — Если ты дура, то и я дурак. Два сапога — пара.

— Вы — другое дело.

— Никакое я не другое дело. — Он прихлебывал кофе и наблюдал за ней; она смотрела мимо него, на красные шторы.

— Вам-то что.

— Тут для нас разницы нет.

Они разговаривали полушепотом.

— Ой, да что там… Вы не беспокойтесь: я выйду — никто не заметит. Не заметили же, как пришла. У них будет планерка, а я — через черный ход. Ключ у меня есть.

— Ловкая ты. Дома-все в порядке?

— А что дома?

— Ну… родители, муж…

— Нету у меня никакого мужа.

Визин поперхнулся, отставил стакан. По коридору кто-то протопал, кашляя, и они еще больше приглушили голоса.

— Как нету, Тоня? Ты же…

— Нету. Я вам просто так. Для весу, как говорится.

— Да не называй ты меня на «вы»!

— Ну как же…

— Просто смешно ведь! Но погоди, какой же вес оттого, что замужней сказалась? Убей, не пойму.

— Если — женщина, — рассудительно начала она, — ну, муж там, дети, тогда совсем другое отношение. Когда — девчонка, ее можно и замужеством приманить, и наобещать, и разное-всякое. И бывает — верят. А когда женщина, то другое дело. Тут притворяться не надо. Что тут обещать? Чем соблазнить? Тут уж одни настоящие чувства. И вообще, к женщине больше уважения. Известно — не дура уже. Если, конечно, понравилась. — Она вдруг устыдилась своей откровенности, фыркнула. — Вот понесло… Все ваш коньяк.

— Любопытная постановка, — сказал Визин кисло; ему вообразилось бурное и пестрое Тонино прошлое. А она, словно прочитала его мысли, принялась разубеждать.

— Вы, конечно, думаете, что вот, мол — прошла огонь и медные трубы. А ничего подобного я не прошла. Просто наслушалась да насмотрелась. Было и у самой, конечно… Давно, лет пять назад, как только сюда устроилась: тетка перетянула, она тут много лет работает. Только, бывало, и слышишь от нее: ищи мужика да ищи мужика, не теряй времени. Я после десятилетки на маслосырзаводе работала, а потом согласилась — сюда. В общем-то, конечно, и веселей тут и легче. Две смены работаешь, две отдыхаешь. Хорошо. Так вот, наслушалась тетку и прямо уже замуж собралась. Знаете, как бывает… Тебя пустоголубят, а ты мечтаешь, развесила уши… Короче говоря, ни любви не было, ничего, а вляпалась… Но — было и прошло:

«Пусть гостиничный романчик, — подумал он. — Пусть обычный и банальный. Но мне — хорошо! И пусть даже получается, что меня опять выделили…»

Он опять говорил. Он распалился и сказал, что на все надо плюнуть и спокойно выйти вместе. Пусть все смотрят. Он убеждал ее, сознавая, что несет чушь. А она мягко отвечала, что делать такого не следует, что «это неудобно», что тогда переселиться к бабушке уже никак нельзя. А что же, возразил он, им так все время и прятаться, или она не придет больше? Нет, сказала она, она придет, но прятаться надо и ничего плохого нет, когда прячутся, потому что никому про их отношения знать не надо, кому какое дело, и когда он уедет, то так ничего никому и не будет известно, и это правильно — будет спокойнее и лучше. А если бы, спросил он, не было бы просьбы узнать про комнатку, она бы не пришла? Пришла бы, ответила она, никуда бы не делась, ведь ясно же было, что приглашал он не только из-за комнатки, — комнатка ведь предлог, она понимает, хотя понимает также, что у бабушки ему было бы лучше, — то есть пришла бы она все равно, ключ-то от черного хода у нее есть. И он обнял ее крепко и ревниво спросил, зачем ей вообще ключ от черного хода. А затем, сказала она, что время от времени она удирает с дежурства, — в кино, например, — когда делать тут особенно нечего, ведь Светлана Степановна ни за что не отпустит, хоть в ногах валяйся, хоть совсем-совсем нечего делать: сиди, авось понадобишься, а сколько раз удирала — ни разу не понадобилась.

А насчет переселения к бабушке, сказал он, ему надо хорошенько подумать. На день-два — смысла нет. Смысл есть — на более солидный срок: две-три недели, месяц. И вот он должен окончательно решить, сколько ему здесь оставаться; он должен поговорить с редактором Бражиным Василием Лукичом, еще кое с кем — от этого зависит, сколько он тут пробудет. Потому что ему обязательно надо в Рощи, а потом и дальше, и данное путешествие требует основательной подготовки.

Она кивала согласно.

— Ваша жена, наверно, красивая, — мечтательно сказала она.

— Да, наверно, — неохотно ответил он. — Говорили, что красивая. Но она больше не моя жена. И давай не будем об этом. Сейчас это ровным счетом ничего не значит.

— Я понимаю, — сказала она и сама поспешила сменить пластинку. — Тут меня девчонки с маслосырзавода допекают, чтобы я уговорила вас у них побывать, выступить.

— Зачем?

— У них там клуб свой. Маленький такой клубик. — Она усмехнулась. — Да просто им на вас поглазеть охота.

— Ну и дела, — сказал он. — Прима-балерина прикатила.

— Вы их не знаете!

— Перестань же выкать, Тонечка, милая! — взмолился он.

— Вы их не знаете, — повторила она, словно не слыша его. — Они вас про научное будущее спросят, про инопланетян.