Ключ от этой двери (СИ) - Иолич Ася

– Мы сказали друг другу те слова. Ты родила мне сына. Я хочу оформить бумаги, потому что это упростит многие вопросы. Но я считаю тебя женой. Тебе важны бумаги?

– Нет, – честно сказала Аяна, глядя ему в глаза. – Вообще не важны. Ни выкупы, ни бумаги, ни имущество, ни количество букв в твоём родовом имени. Это всё может быть удобным, но оно не заменяет... оно никогда не будет важнее, ценнее того, что я испытываю. Я поняла это, пока шла к тебе. Это невозможно заменить ничем. Я шла, представляя, как приду в большой дом и мы будем жить там с Кимо и с тобой, но зачем мне большой дом, где нет тебя? С тобой мне достаточно и дома на Венеалме, и даже этой комнаты. Только, наверное, под открытым небом я не готова жить. Я спала в рощах в Фадо, и по утрам ощущала себя неотделимой частью тех рощ, потому что моё тело было деревянным и будто прирастало корнями к корням тамошних деревьев. Если бы не тощая, но тёплая расписная спина Верделла, к которой я прислонялась, я бы, наверное, не добралась сюда.

– Вы спали рядом?

– Да. Спиной к спине. Я мёрзла, и у меня болели кости, а ещё мне было до ужаса страшно и одиноко. Я не знаю, что делала бы без него. Ты ревнуешь?

– Я благодарен ему, Аяна. Я обязан ему. Он был мальчишкой, но вёл себя как мужчина. Ты такая хрупкая, как ты вынесла всё это?

Она отстранилась немного и подняла глаза на его лицо, разгладила пальцем беспокойную складку между бровей и поцеловала, потом прижалась виском к его подбородку.

– Это прошлое. Правда, иногда я думала, что бесконечная клятая стирка меня доконает. Но я забыла это, когда увидела тебя. Хотя, не скрою, мне было, мягко говоря, ужасно обидно обнаружить, что ты женился... Мне хотелось тогда попрекать тебя всем этим, но это неправильно. Конда, я иногда размышляю обо всём, что произошло. Мы так мало знаем друг друга, если подумать. Я так мало знала тебя и так долго шла к тебе после.

– Я знал тебя достаточно, чтобы понять, что тебя никто не заменит в моей жизни, – сказал Конда, зарываясь носом в волосы на её макушке. – Мы стали другими, и я, и ты, и мы ещё будем меняться. А он снимал рубашку?

– Давай я просто поцелую тебя, – сказала Аяна, гладя смуглое горячее плечо с вязью пепельных слов. – Ты же сказал, что не ревнуешь!

– Мне просто интересно, – прищурился Конда, глядя на неё.

– Да. Да, он снимал рубашку, потому что я заставляла, – вздохнула Аяна. – Его рубашки воняли, потому что он ненавидел стирать вещи, и причёсываться, и завет добра про мытьё рук тоже не исполнял.

– О, он постоянно окунал руки в бочки с водой и говорил, что помыл. Я бился с ним как только мог, но не сумел отучить его от этой дурной привычки. Он как-то раз прямо при мне сунул руки в бочку с питьевой водой.

– Ох, да! Он совал руки даже в бочку с водой, на которой нам заваривали ачте. А ещё он очень скучал по Иллире. Как-то раз мы говорили с ним про родителей, и он спел мне твою колыбельную. Помнишь? "Легли последние лучи на бледный лик земли, и у причала тихо спят все наши корабли..."

Конда стиснул зубы и прижал Аяну очень, очень крепко.

– Прости, – сказала она. – Прости, пожалуйста. Я не хотела расстроить тебя.

– Ты не расстроила меня, – пробормотал Конда. – Я не могу описать словами, но я ни к кому и никогда не чувствовал того, что сейчас чувствую к тебе. Но, если я продолжу тебя обнимать в этой жаре, мы опять слипнемся, и, хотя это именно то, что требуют моя душа и моё тело прямо сейчас, думаю, тебя это не очень вдохновляет.

– Ляг на живот.

Конда с недоуменной улыбкой посмотрел на неё, но послушался. Аяна села, хищно вскинула кисти над его спиной, как когда-то Усэн над своим многострунным ягетом, и вонзила ногти в его упругую смуглую кожу.

– М-м-м... – застонал он с таким мучительно сладострастным выражением лица, что Аяна прикусила губу, сдерживая улыбку. – Пожалуйста, ещё... Ещё... Правее... Около "мирного ткачества"...

Она тихо рассмеялась и передвинула руки к его правой лопатке, где пепельно-чёрные буквы под кожей прославляли "сплетение нитей во имя любви и процветания, без дурных намерений"

– Знаешь, я бы хотела сходить в хранилище книг, когда закончу работать у Гелиэр, – сказал она, мечтательно вздыхая и почёсывая его спину в середине, там, куда вдоль позвоночника спускались пепельные обещания света, озаряющего новое начало. – Я бы хотела сама почитать переводы этих ваших надрывных стихов, потому что в подлиннике, конечно, ничего не пойму. Но я даже не знаю, где это хранилище.

– Я покажу тебе, – сказал он, переворачиваясь на спину, осторожно ловя её запястья и целуя ладони и кончики пальцев, отчего у Аяны перед глазами всё слегка поплыло. – Я переведу тебе всё, что ты пожелаешь, а если не смогу, найду словарь или толкователя. Ты прочитала ту сторону меня, а теперь взгляни на эту. Тут нет арнайских букв, но с этой стороны есть то, что точно привлечёт твоё внимание, и вряд ли тебе нужен словарь, чтобы это истолковать.

Он притянул её к себе, и за окном сиял восход, но в его смеющихся глазах была тьма, полная искрящихся драгоценных камней, а зрачки расширялись, когда он смотрел на неё, лишая способности думать или рассуждать, и ей не нужны были ни толкователи, ни словари, ни слова.

25. Очень ценный кот

– Это тебе, – сказал Арчелл, протягивая Аяне лист бумаги с цветными пятнами. – Кир велел сказать, что кир Бинот переоформил попечительство на твоего брата.

Аяна встала на колени перед окном и потянулась за бумагой, развернула и залюбовалась на размашистый ровный почерк Конды, чувствуя некоторую неловкость за гораздо более скромную подпись. "Нелит Анвер". Она хмыкнула и покачала головой. Конда довольно точно, почти неотличимо повторил её почерк, подписываясь как под этим попечительством, так и под предыдущими документами, и она тогда сначала не поняла, как он это сделал, но потом вспомнила листы песен, что писала ему ещё в долине. Ничего себе, вот это внимательность! Она снова восхищенно покачала головой, потом прислушалась.

Со стороны улицы раздавался звук подков о мостовую. Арчелл оглянулся и попятился, заглядывая в арку, потом нахмурился и повернулся к Аяне, показывая пальцем через плечо.

– Там краснож... Там стражники, капойо, – сказал он. – Это не к тебе?

Аяна забеспокоилась. Почему стражники? Неужели Ташта добрался до кого-то? Она накинула платье поверх рубашки, запутавшись в рукавах, потянула шнуровку корсажа, отряхнула подол и встала, обгрызая нижнюю губу. В лавке звякнул колокольчик. К кому же они пришли? Может, это к Садору?

Иллира сидела на кухне с Киматом и следила за тем, как он развозит кашу по тарелке. Она встревоженно нахмурилась, увидев недоуменное, беспокойное лицо Аяны.

– Что? Что, Аяна?

– Арчелл сказал, там стражники.

– Аяна, это к тебе, – высунулся из лавки Садор. – По поводу Кариемелинта.

Аяна сжала зубы. Понятно. Она совсем забыла про этого странного человека, а вот он, к сожалению, как раз-таки не забыл про кота, которого счёл плешивым и выкинул вон из дома.

– Сейчас, – немеющими от волнения губами пробормотала она, глядя на Кимата, который играл у ног Иллиры. – Я выйду.

Она выпрямилась, выдохнула и обречённо зашагала к двери в лавку.

– Нелит Аяна?

Человек в красной куртке, застёгнутой на шесть потемневших застёжек, с нашивкой на рукаве, в тёмно-синих штанах и с длинными ножнами на поясе, смотрел на неё немного недоверчиво, будто ожидал увидеть кого-то другого, чуть более похожего на преступника.

– Да, – сказала Аяна, краем глаза замечая, что Иллира высунулась в щёлку двери.

– Вот уведомление. Рувелл, отлипни от лепёшек. Нелит Аяна, Кариемелинта Паделл обвиняет тебя в краже его кота стоимостью сто золотых.

Арчелл, который зашёл со стороны улицы и стоял, рассматривая стражников, нахмурился.

– Я не крала кота, – сказала Аяна отчаянно, вглядываясь в бумажку, которую он ей протянул, и пытаясь убедить себя, что это всё не более чем дурной сон, в котором сто золотых монет падают, звякая, рёбрами на прилавок и сразу отскакивают от него. – Честное слово.