На гарях - Александр Рахвалов

— А? — не понял тот, но на всякий случай улыбнулся еще шире, точно рад был этой встрече.

— П-т, говорю, — повторил Котенок. — Как пишут на стенках. Не понял?

Камера качнулась, вспенилась, как застоявшаяся лужа, в которую свалили огромный камень-булыжник.

14

День подходил к концу.

— Давай, Тихон, собираться будем, — немного успокоилась Клава. — Съездим, пока есть время, на мельзавод, проследим за отгрузкой комбикорма: может, самим придется отгружать.

— Я не могу, — простонал тот. — Я сейчас умирать буду прямо здесь, у крылечка.

Но она не расслышала его и ворчливо продолжала:

— Просидела у дверей бухгалтерии, как нищенка, до обеда, а они не выписывают ни центнер, ни два — берите, говорят, сразу машину целиком, разделите между собой… Разделишь тут. Собирайся, Тихон, поехали.

— Куда? — не соображая ничего, без искорки разума в глазах вдруг спросил Тихон. Будто ни о чем ему она не говорила. — Собирайся, но — куда?

— Не знает он, опоек, куда, — выкрикнула она, даже не взглянув на мужа. — За бутылкой бы давно упорол хоть на край города.

— Ты объясни толком… Я ведь не в курсях.

— За комбикормом надо ехать! Свиней нечем кормить, корову, теленка… Чего расселся! — Спокойствия как не бывало. Но Тихон и не думал соглашаться с женой.

— Леха просится в «Дворянское гнездо», тебе комбикорм подай, — почти шептал он, чтобы попусту не беспокоить спекшиеся губы. — Сегодня комбикорма захотела, завтра черной икры запросишь, послезавтра… Остановитесь, ненасытные. Хватит шиковать, я против барства; свинья должна питаться, как свинья, а Леха должен жить… в своем погребе. Остановитесь!

— Вот опять начал городить… — подошла она к нему, снисходительно, с сочувствием и пониманием оглядывая: ну вот, мол, понес, худоумненький. Что с ним поделаешь, если он такой. — Да вставай же ты, Алеша — гони гусей, время бежит… Оторви задницу-то свою сухую от крыльца… Ну, опоек, ну! — И ткнула его рукой в лоб, как бестолкового помощника, с которым собралась ехать за комбикормом, а он — ни в какую…

— Хватит тебе! Че ты меня, как топором… — опять простонал Тихон, откинув голову назад. Ему не хотелось сходить с крыльца, где он сидел — грязный и колючий.

— Голова? — издевалась она. — Так тебе и надо, да чтоб она раскололась у тебя на две части — одну корове, другую — свиньям скормлю! Вставай, говорю!

— Не могу. Ты пожалей меня, — умолял он ее, как палача. — Поверь в последний раз, позволь отойти…

— Не позволю! Голова болит… Голова не попа, потому завяжи да лежи…

— Сейчас лягу…

— Я тебе лягу, я вот возьму сейчас палку… — она шагнула к дровянику и вместо палки вытащила оттуда целлофан. Пленка была старая и грязная, но годилась в дело. Клава стала разворачивать сверток среди ограды, чтобы потом, как привезут комбикорм, было чем накрыть его от дождя. В том, что они поедут, она, видимо, не сомневалась вовсе.

— Вставай, Тихон… Ты же у меня такой сильный, такой волевой, — изменила она голос. — Чего стонать. Подумаешь, голова болит! Да мы ее, проклятую, наизнанку вывернем, с плечиков снимем, если она будет мешать нам в работе. Так я говорю? Ну, ну, разродись…

— У-у! Ты, как… У-у! — не переставал он стонать, точно израненный. — Ты не заездишь, так задергаешь…

— Верно, миленький, задергаю! Меня нельзя нервировать, — продолжала она. — Я женщина суровая, решительная, и если ты по доброй воле не поедешь… Вставай! Расселся тут, клюет носом, ворон пустоглазый! — Клава подлетела к крыльцу и рванула Тихона за воротник. — Снимай с себя эту грязь — чистое надень! Поедем сейчас же, сию минуту… Вставай!

Тихона перекосило, как рассохшуюся дверь в коробке. Он попытался отбиться от супруги, но она атаковала отчаянно, с редким упорством, и ему пришлось признать ее силу.

— Не рви меня, — прохрипел он, как в хомуте. — Ни души, ни подхода к человеку. Вся разглажена, как доска…

— Боже, какой ты человек?! — отступила она на шаг, чтобы развести руками. — Ты лентяй и опоек…

— Нельзя так обращаться с человеком, — стоял он на своем. — С душой бы подошла, с добрым словом…

— Да… твою за ногу! Он еще меня учить вздумал, — перебила она его. — Бабу рожать не учат… В конце концов, мой бычок: хочу — веду в поводу, хочу — еду. Быстрей переодевайся, а то как тресну вот этим корытом, — кивнула она на корыто, в котором распаривали комбикорм свиньям.

Тихон попытался привстать, но, видно, сил не хватило: дернулся, как с горшка, и затих.

Клава засуетилась. Она, закусив губу, бросилась к колодцу, выкрутила ведро из него и круто, с разворота окатила Тихона ледяной водой. Тот взревел, задохнулся.

— Вот чем надо было тебя опохмелить с утра! — хохотала Клава, не видя уже ничего перед собой. — Теперь ты — как огурчик малосольный, а! Ох, артист!

Тихон рычал… Он, как волк, кинулся на нее, но промахнулся и всей грудью, пролетев метра три, навалился на колодезную крышку, словно хотел своротить сруб.

— Вот дурачок, вот дурачок, — отошла она в сторону. — Да разве я могу дать себя в обиду?

И Тихону ничего не оставалось — он смирил свой гнев. Полежав на срубе, он поднялся и нехотя, молчком начал стягивать с себя мокрую рубаху. Штаны, расстегнутые в поясе, сползли с него сами по себе. Он дрожал, но не от злости, а от холода.

— Переодевайся, Тихон, — пожалела она мужа. — Вот тебе все сухое да чистенькое.

Тихон молча переоделся и, ни слова не обронив, поплелся за супругой к автобусной остановке. Скандал, что должен был разразиться во дворе, не состоялся.

— Прости, родной, — добродушно шутила она. — Прости, но концерта не будет. Не будет его по той причине, что сгорела филармония. Дотла сгорела. И дыму нет.

Он прокашлялся.

— Маус, маус, ком хер аус…

— Что ты там бормочешь? — оглянулась она. — Или мне послышалось?

— Я говорю: мышки, мышки, выбегайте, — отозвался он. Ни гнева, ни боли в голосе. — По-немецки ты ни бум-бум…

— А зачем мне понимать по-немецки, — не растерялась Клава. — Ты мне и так объяснишь, по доброй воле… Ну-ка, как там будет: автобус, автобус, объявись поскорей?

— Не знаю.

— Эх, Тихон… не ловишь ты мышей, как хреновый кот, — поглядывала она в сторону остановки. — Только и осталось от института, что про мышек… Не забыл. В другом деле — дурак дураком…

Конечно же в душе он оскорбился; да не стал с ней спорить, приберег это «оскорбление» для удобного случая, отложил в «пистончик». Он всегда так поступал, прощать за просто так не хотелось даже в мелочах.

В районе мельзавода не гудели больше мощные бункера, хотя рабочий день не закончился. Мучная пыль, белая как снег, покрыла дорогу, деревья, дома… Расчетливые хозяйки повылазили на улицу, чтобы протереть окна. Да, бункера не работали, но слышно было, как в наступившей тишине с жестяных стенок отводов осыпается крупа — ее слизывало воздухом, гоняемым вхолостую, как шершавым языком. Транспортер, уходящий к верхнему, круглому, как шар земной, бункеру, тоже затих и не раскачивался больше над высоким забором, поскрипывая роликами. Зато белые автомашины выползали из ворот, лениво скрипели бортами…

Она подбежала к проходной, оставив Тихона. Бежала скачками, как кенгуру, боясь наступить на дохлых и еще живых крыс: они валялись повсюду и, судорожно хватая воздух, ползли к тротуару — отравленные, но не мертвые. Ребятишки добивали их палками, разбрызгивая кровь… Сытые кошки сидели на заборах и наблюдали оттуда за собаками, которые рвали зубами легкую добычу. Визг, урчанье, крики пацанов… Вонища кругом невыносимая… Но Клаве было не до этого, она торопилась — успеть бы в контору, пока бабы не ушли в какой-нибудь магазин.

— Че вы ночью не пришли? — встретила ее бухгалтерша, у которой она днем забрала бумаги на комбикорм. — Знаете, по ночам мы тут даем стране угля… Приходите.

Голос бухгалтерши не понравился Клаве.

— Не надо таким тоном, — проговорила она. — Время — четыре, а вы уже на чемоданах сидите. Разве так можно работать?

— Ну, знаете… Вы нас не учите! — вроде как обиделась та. — Ученый, съешь пирог печеный… Кроме того, мы отгрузили продукцию по плану — совхозы довольны и еще приедут.

— А мне как быть?

— Укладывайтесь в рабочее время… Как все.

— Так эти все… вы их отпускать будете, а меня?

— Я вас отпускаю, — играла бухгалтерша.

— Ничего не знаю. Отдайте мне то, что выписали днем.

— Берите, берите, — улыбнулась, не скрывая ехидства, бухгалтерша. — Найдете кладовщика — и берите… хоть вместе с крысами.

— Тунеядка! — выругалась Клава в коридоре. — Всякая ноздря шипеть будет! Господи, что хотят, то и делают… Тихон, Тихон!

Тот ожидал супругу на крыльце.

— Чего кричишь? — спросил он.

— Корову! Пойдем кладовщика искать… Стоишь тут, как этажерка. Нет бы помочь мне…