Небесные тела - Джоха Аль-харти

Когда я наконец вырвался за границы его плана и познал вкус свободы – свободы выбирать себе книги по духу и друзей по сердцу, возможности выбирать место по внутреннему ощущению, – я перестал быть простым продолжением или воплощением задумок другого человека, пусть он и был моим отцом. Я избавился от преследовавшей меня головной боли, от болезненного страха остаться запертым в темноте. Я полюбил гулять по улицам Каира. Других я и не знал. Привязался к друзьям-египтянам. Они были настоящими, кричали на демонстрациях, рисовали картины, мечтали, порой, конечно, хулиганили. Но они не были бледными тенями своих предков, возводимых в ранг святых. Отец хранил молчание. Он не пришел на первую мою выставку. Не прочитал ни одной статьи, где говорилось о моем творчестве. Он стал относиться ко мне с прохладцей, граничащей с высокомерием и разочарованием. И когда я уже начал забывать страну, которая называется Оманом, умерла Галия. Мир вокруг нас рухнул. Когда встал вопрос, где ее хоронить, я осознал, какими прочными узами мы все в семье связаны друг с другом, даже я, свободный художник.

Отец поседел буквально за два дня. Мы собрали чемоданы и вернулись все. Живыми. Кроме Галии. Которая воплотила мой кошмар – мертвое тело в гробу на борту самолета.

Возвращение в Оман оказалось не таким уж невозможным, как представлялось. Нужно было просто купить билет туда-обратно, чтобы похоронить сестру. А потом вернемся в Каир, в свой дом, к своей работе, к своим друзьям. Но все пошло не по плану. Эта незапланированная поездка сначала будто связала нас воедино тугой веревкой, а потом кто-то потянул за нее и выдернул нас из того кошмарного сна, в котором мы пребывали все последние годы, живя с полной уверенностью в том, что домой мы никогда уже не возвратимся. Галия заплатила своей жизнью за наше освобождение от этого наваждения. Жертва была просто необходима, она стала тем мостом, который появился перед отцом, и мы пошли по нему вслед за ним в Оман. Этим мостом стал гроб, который мы несли на пустынное, голое, лишенное растительности кладбище аль-Авафи. С телом Галии, родившейся и прожившей всю жизнь в Каире».

Асмаа и Луна

Асмаа навестила отца, которого сразу после ее свадьбы поразила страшная горячка. Аззан, увидев дочь, приподнялся, подоткнув под спину подушки, и попросил ее почитать что-нибудь из аль-Мутанабби. Асмаа начала тихо, но затем вдохновенно продолжила:

Отвергнут я, и меры нет тоске,

И жизнь моя висит на волоске.

Взошла луна… Она ли мне нужна?

Я одинок, и ночь моя длинна…

Мне не страшны ни беды, ни хула,

Но без тебя и жизнь мне не мила…[31]

Отец с трудом поднял руку, и она замолкла. Ее взгляд упал на его запястье с седыми волосками. У него был такой сильный жар, что ей самой становилось душно рядом с ним. Ее смущали остатки хны на собственных руках. Она хотела набраться смелости, уложить его в кровать и погладить по голове. Но вместо этого она почувствовала стыд и вину, как будто надо было у него за что-то попросить прощения. Она потянулась через окно и затянула ветки растущей рядом крушины в комнату. Воздух в ней накалялся все сильнее. Ей почудилось, что души ее будущих детей парят вокруг деда и посылают ей знаки. Одновременно его лицо становилось мертвенно-бледным. Асмаа остолбенела и вышла из ступора, только когда отец вытащил из-под подушки потрепанную тетрадь. Асмаа всмотрелась: «Из заседаний судьи Юсефа бен Абдель Рахмана». Она взяла ее в руки, и тетрадка сама распахнулась на странице с нарисованным резным листочком. Аззан кивнул, и она приступила к чтению: «Знай, что Луна похожа на другие небесные тела и по ней мы ориентируемся в мирских делах. Если она в силе, все идет хорошо. Если с ней что-то не так, все валится из рук. Если Луна приближается к какому-либо небесному телу, то качества, заключенные в нем, усиливаются. Если Луна удаляется от него, его сила иссякает. А когда наступает полнолуние и Луна притягивается к Марсу, то это самое лучшее из времен, но если Луна убывает и находится в зоне влияния Сатурна, тогда жди самого страшного, что может произойти!»

Мать Абдуллы

Жители аль-Авафи говорили, что молодая и пышущая здоровьем женщина, какой была мать Абдуллы, не могла сгореть вот так за пару дней, у нее даже температуры, как у некоторых рожениц, не наблюдалось. Паучиха клялась, что она делала подношения духу Бакии со стола родившей, чтобы та ограждала молодую мать и ребенка от всех напастей. Она уверяла, что совершала обряд по всей строгости, себе не взяла ни крошки. Оставляла остатки с ее тарелки у камня, где обитает дух, и уходила прочь, не оборачиваясь. Зейд рассказывал, что незадолго до смерти покойница выкорчевала из земли куст базилика своей рукой, хотя могла попросить это сделать его. Она якобы сказала ему, что аромат базилика приманивает змей и она боится, не случится ли что с Абдуллой, когда он начнет ползать. Сестра Сулеймана заявила, что сама руководила приготовлением пищи для роженицы. Однако бедняжка становилась просто синюшной. «Не иначе как сглаз!» – высказался Зейд. Он-то знал, о чем говорил. Он частенько работал по ночам, заботясь об орошении посадок, и встречался с нечистой силой лицом к лицу. Манин сокрушался, какой сердечной женщиной была покойная. Даже после родов она не забыла послать ему коробочку со сладостями. Мать же шейха Саида причитала, что Всевышний все видит и что каждому воздастся. Люди гадали, на кого она намекает. Зарифа хранила молчание.

Кузен Марван

Мать не раз пересказывала Марвану сон, который она видела, будучи им беременной, и дополняла его толкованием, которое дал судья Юсеф: «Ты родишь мальчика с чистой душой, имеющего особое предназначение». Сначала думали назвать его Мухаммедом или Ахмедом, но эти имена уже получили его старшие братья. И она назвала его Марван, в честь своего брата, который воспитал ее саму. Она верила, что сон ее был вещий, поэтому частенько называла сына еще и Тахером. Она делала все, чтобы заронить в нем интерес к наукам и вере, и с детства водила к шейху в мечеть. Ее старания были не напрасны: он вырос религиозным человеком, посещал мечеть по зову сердца и повторял наизусть хадис, в котором находил указание на то, что