Талтос - Энн Райс

Нет, он больше не мог думать о Моне в этот момент. Нужно было дождаться звонка из Лондона.

Кроме того, он хотел прочитать один отрывок:

«Полагаю, в конечном счете я верю, что спокойствие ума может быть достигнуто перед лицом худшего из ужасов и тяжелейших потерь. Оно может быть достигнуто верой в перемены, волю и случай и верой в нас самих, в то, что мы можем поступать правильно, скорее часто, чем редко, столкнувшись с бедствиями».

Шесть недель прошло с той ночи, когда он, в болезни и горести, написал эти слова. Он был пленником в этом доме тогда — и продолжал им оставаться.

Майкл закрыл дневник, положил его в свою кожаную сумку, сумку сунул под мышку и взял чемоданы. Он спустился вниз, немного нервничая из-за того, что у него не было свободной руки, чтобы держаться за перила, и уговаривая себя, что сейчас-то он не пострадает от головокружения или какой-то другой формы слабости.

А если он в этом ошибался, что ж, тогда он умрет, делая что-то.

Роуан стояла на крыльце и разговаривала с Райеном. Мона была там же, со слезами на глазах всматриваясь в Майкла с вновь вспыхнувшей преданностью. Она выглядела такой же прелестной в шелке, как и в любой другой одежде, и, когда Майкл смотрел на нее теперь, он видел то, что увидела Роуан, видел то, что первым заметил в самой Роуан: слегка набухшие груди, румянец на щеках и сверкающие глаза; и еще чуть заметно изменившиеся движения Моны.

«Мой ребенок».

Он поверит в это, когда Мона это подтвердит. Он будет тревожиться насчет монстров и генов, если придется. Он будет мечтать о сыне или дочке на своих руках, когда шанс станет реальным.

Клем быстро забрал у него чемоданы и понес их к открытым воротам. Новый шофер нравился Майклу гораздо больше, чем прежний. Ему импонировали добродушный юмор и уверенность в себе, напоминавшие Майклу знакомых ему музыкантов.

Багажник машины захлопнулся. Райен расцеловал Роуан в обе щеки. Только теперь Майкл уловил слова Райена:

— …И все, что угодно, что ты можешь мне сказать.

— Только такая ситуация не затянется. Ни в коем случае не отпускай охрану. И не позволяй Моне выходить одной, ни при каких обстоятельствах.

— Посадите меня на цепь, — съязвила Мона, пожимая плечами. — Именно так следовало бы поступить с Офелией, чтобы она не утонула в ручье.

— Кто? — спросил Райен. — Мона, пока что я справлялся со всем очень даже неплохо, учитывая, что тебе всего тринадцать лет, и…

— Остынь, Райен, — ответила она. — Никто не справится лучше, чем я сама.

Майкл решил, что пора ехать. Он не смог бы вытерпеть долгие прощания Мэйфейров. Райен и без того был смущен.

— Райен, я с тобой свяжусь как можно скорее, — сказал он. — Мы увидим тех, кто знал Эрона. Узнаем все, что сможем. Возвращайся домой.

— Но вы можете мне точно сказать, куда отправляетесь?

— Нет, не можем, — ответила Роуан.

Она повернулась и зашагала к машине.

Мона вдруг бросилась вниз с крыльца следом за ней.

— Роуан! — окликнула она и, стремительно обняв Роуан за шею, поцеловала ее.

На мгновение Майкл испугался, что Роуан никак не ответит, что она будет стоять, как статуя под дубом, не принимая это внезапное отчаянное объятие и не пытаясь высвободиться из рук Моны. Но случилось нечто совсем другое. Роуан крепко обняла Мону, поцеловала в щеку, а потом погладила по волосам и даже прижала ладонь к ее лбу.

— С тобой все будет в порядке, — сказала Роуан. — Но делай все так, как я тебе велела.

Райен следом за Майклом спустился с крыльца:

— Не знаю, что и сказать, разве что пожелать удачи. Жаль, что вы не можете мне обо всем рассказать, о том, что вы на самом деле задумали.

— Передай Беа, что мы должны были уехать, — сказал Майкл. — А остальным я бы на твоем месте не говорил больше, чем необходимо.

Райен кивнул, явно преисполненный подозрений и опасений. Но положение было безвыходным.

Роуан уже села в машину. Майкл скользнул на свое место рядом с ней. Через несколько секунд машина уже плавно катилась прочь под низко нависшими ветвями деревьев. Мона и Райен стояли вместе в воротах и махали руками. Волосы Моны сияли, а Райен, как обычно, выглядел откровенно озадаченным и в высшей степени неуверенным.

— Похоже, он просто обречен, — заметила Роуан. — Обречен улаживать дела семейного круга, и никто никогда ему не объяснит, что происходит на самом деле.

— Мы однажды пытались, — сказал Майкл. — Жаль, ты не слышала. Он не хочет ничего знать. И делает в точности то, что ему говорят. А Мона? Она будет слушаться? Понятия не имею. Но Райен будет.

— Ты все еще сердишься.

— Нет, — возразил Майкл. — Я перестал сердиться, когда ты уступила.

Но это не было правдой. Майклу все еще было больно при мысли о том, с какой скоростью Роуан решила уехать без него, что она видела в нем не спутника в путешествии, а некоего домохозяина… И при мысли о ребенке в чреве Моны.

Ну, боль — это ведь не гнев.

Роуан отвернулась. Она смотрела вперед, и Майкл получил возможность оглядеть ее внимательно. Роуан все еще была слишком худой, слишком, слишком худой, но ее лицо никогда не казалось Майклу более чудесным. Черный костюм, что она надела, жемчуг, туфли на высоком каблуке — все это придавало Роуан обманчиво безнравственный вид. Но она не нуждалась во всем этом. Ее красота таилась в ее чистоте… И в очертаниях лица, в темных прямых бровях, так живо отражавших настроение, и в широком нежном рте, который Майклу хотелось поцеловать прямо сейчас, с грубым мужским желанием, чтобы разбудить ее, раздвинуть ее губы, заставить ее смягчиться в его руках, обладать ею…

Это всегда было единственным способом заполучить ее.

Роуан нажала на кнопку, чтобы поднять кожаную перегородку за спиной водителя. А потом повернулась к Майклу.

— Я ошибалась, — сказала она без какой-либо враждебности или мольбы. — Ты любил Эрона. Ты любишь меня. Ты любишь Мону. Я ошибалась.

— Тебе незачем во все это вникать, — ответил Майкл.

Ему было трудно смотреть ей в глаза, но он был полон решимости сделать это, чтобы успокоиться внутренне, чтобы перестать испытывать боль… Или безумие? В общем, то, что он испытывал прямо сейчас.

— Но есть кое-что, что тебе необходимо понять, — сказала Роуан. — Я не собираюсь проявлять снисходительность или законопослушность с теми людьми, что убили Эрона. Я не намерена отчитываться перед кем бы то ни было в том, что я делаю. Даже перед тобой, Майкл.

Майкл засмеялся. Он заглянул в ее глаза, в холодные серые глаза. И подумал, это ли видели ее пациенты, когда смотрели на нее, перед тем как на них начинал действовать наркоз.

— Знаю, милая, — ответил он. — Когда мы туда доберемся, когда мы встретимся с Юрием, я хочу знать, вот и все, знать то, что знает он. Я хочу быть там с вами обоими. Я не претендую на то, чтобы обладать твоими способностями или твоей выдержкой. Но я хочу быть там.

Она кивнула.

— Кто знает, Роуан, — продолжил Майкл. — Может быть, ты найдешь для меня предназначение.

Гнев вырвался наружу. Было слишком поздно пытаться его скрыть. Майкл знал, что его лицо покраснело. И отвернулся от Роуан.

Когда она заговорила на этот раз, это был ее тайный голос, которым она говорила только с ним, ни с кем больше, и за последние месяцы он приобрел новую глубину чувств.

— Майкл, я люблю тебя. Но я знаю, что ты добрый человек. А я больше не добрая женщина.

— Роуан, ты же это не всерьез?

— О да, всерьез. Я была среди гоблинов, Майкл. Я принадлежала к внутреннему кругу.

— Но ты вернулась. — Он снова глядел на нее, пытаясь придавить готовые взорваться внутри чувства. — Ты снова Роуан, и ты здесь, и тебе есть ради чего жить, кроме мести.

Так оно и было, разве нет? Не Майкл пробудил ее ото сна. Смерть Эрона вернула Роуан всем им.

Если бы он не придумал еще что-нибудь, поскорее, он мог снова сорваться, ведь боль была так сильна, что не поддавалась его власти.

— Майкл, я люблю тебя, — повторила Роуан. — Я очень тебя люблю. И знаю, что ты страдал. Не думай, что я не знаю этого, Майкл.

Он кивнул. Он так много дал ей, но, возможно, он лгал им обоим.

— Но я не думаю, что ты знаешь, каково это — быть такой, как я. Я была там при рождении, я была матерью. Я была причиной, можешь сказать ты, была ключевым инструментом. И я заплатила за это. Я платила, платила и платила… И я теперь совсем не та, что прежде. Я люблю тебя, как любила всегда, моя любовь никогда не ставилась под вопрос. Но я уже не та и не могу быть той же самой. Я знала это, когда сидела там, в саду, не в состоянии ни ответить на твои вопросы, ни посмотреть на тебя, ни обнять. Я это знала. И все равно любила тебя и люблю теперь. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Майкл снова кивнул.

— Ты хочешь меня задеть, и я это знаю, — добавила Роуан.