Горислава - Вениамин Колыхалов

Даровитая родственница природы, встав лицом к восходу, творила пылкое крестное знамение:

— Да святится имя твое, Солнушко! Одно ты, живя на небе великом, согреваешь праведников и грешников, щедрых и алчных, добрых и жестокосердных. Ко всем милостиво. Дела твои на доброте держатся. Что мы — рабы земные — без тебя значим? Раскольники веру надвое поделили, рассекли ее, разнесли по скитам и заимкам. Устроили тайные мольбища. Бородачи на бритоусов исподлобья глядят. Староверцы кружку мирянам не подадут: брезг берет. Дверную ручку полдня чистить будут, если ее чужие пальцы коснутся. Что это за вера, облеченная в тайну? Ты, Солнушко, каждое утро доносишь до земли проповеди светлые, искренние. Каноны твои любому смертному понятны. Не забываешь весну на лето поменять, осень на зиму. Лучи твои гонцами мчатся, повсюду их встретишь… Придет ко мне смерть, об одном попрошу ее: пусть позволит последнее спасибо отшептать тебе, помолиться за веру твою ясную. С нею жила, с нею упокой смертный приму. Не сотворило ты, Солнушко, такую целебную травку, которая бы могла омолаживать. Вот и уходим с земли этапами, не застим долго свет вечный. Вера моя древняя, некараемая. Благодарствую тебе, Солнушко, за тепло летнее. За траву и грибы, вызволенные из землицы. Глядишь ты, наверно, на меня и думаешь: чего старая бормочет? Пора в загробье отходить. Отойду, милое, отойду. И ты меня тогда звоном лучей помяни…

Такие монологи длятся подолгу. Бабушке приятно доносить до солнушка ясный свет чистой души.

Тугоголовые подберезовики, подосиновики попадались нам на каждом шагу. Нюша лихо срезала их ножом, бросала в зеленое легкое ведерце. Горислава подрезала грибы неторопливо. Очищала от прилипших хвоинок, листиков, травы. Шепталась с крепенькими, бравыми молодцами в разноцветных шляпках, ласково укладывала на дно берестяного кузова.

Разносился веселый стукоток дятлов, добывающих подкорный трудный корм. Наперебой заливались кукушки, в честных поединках перекуковывая одна другую. Трещали неумолчно дрозды-рябинники. Словно передразнивая ворон, кричали беспокойные кедровки.

Попадались сплошные заросли цветущего кипрея: над землей нависла светло-фиолетовая недвижная дымка. Дикие пчелы терпеливо обшаривали цветы, купаясь в пыльце медоносных растений. Горислава ловко ухватывала пчелок за спинку, прижигала жалом шею, бока, ноги Нюше. Соседка давно привыкла к такому лечению. Даже не вздрагивала, как прежде, от пчелиных крепких ужалов. Бабушка слегка стукала в морщинистую шею терпеливой пациентки гудящей пчелой: науськивала ее на дряблое тело. Разгневанное насекомое притискивало к коже гибкий задок, выпускало крошечное жало. Нюша визгливым, обрадованным голосом вскрикивала:

— Во-от, зацепило!

На теле оставалась пыльца, сроненная с ножек, с брюшка захваченных для лечения пчел. Жаль, что этой пыльцой не опылить Нюшу — увядающий цветок почти улетевшей жизни.

Цепконогие головастые пауки разбросали меж кустов и деревьев светлую мережу. Сперва она — упругая и клейкая — изнуряла добычу, изматывала в неравной, почти бесполезной борьбе. Затем к жертве подползал косолапо грозный страж. Ломал крылья. Душил. Терзал. Рвал пленников и пленниц. Маленький вампир был безжалостен и неумолим. Той же веткой, которой Горислава отмахивалась от мошек и комаров, она с наслаждением рвала легкую паучью сетевину. Освобождала еще живых бабочек, жуков, ссаживала с ладони на траву. Выпуская на волю, приговаривала:

— Летите, ребятки, да другим расскажите, паучьё — ваши враги.

Раньше Авдотьевка славилась охотниками-промысловиками. Были соболятники, медвежатники, мастера по отстрелу лосей, искусные ондатроловы. Силками и ловушками-слапцами добывали боровую дичь. Выкапывали скрытые ямы для поимки глухарей и косачей живьем. Спрятанные под тонким слоем елового лапника хитрые выкопы подстерегали птицу, соблазненную броской ягодной приманкой. Охотники ругали Гориславу:

— Зачем выпускаешь на волю нашу добычу?

Она обходила охотничьи тропы-путики, спасала угодившую в силки птицу. Вызволяла из неглубокого подземелья тяжелых краснобровых глухарей. Обрывала петли, поставленные на зайцев. Однажды принесла домой вытащенного из капкана лисенка. Долго лечила перебитую лапку. Лисенок подрос, окреп, поживился курицей-молодкой и уковылял в тайгу. Гориславу даже не рассердила лисья неблагодарность.

Найденовский двор всегда облюбовывали длиннохвостые ласточки, дружно селились в пяти скворечниках-дуплянках певучие скворцы. В старом амбаре жили бурундуки. В огород нередко забегали зайцы полакомиться оставленной морковкой, погрызть капустные листья. Прирученные белки подбегали к Гориславе по звуку пересыпаемых с руки на руку кедровых орехов. Набьют защечные мешки, попрячут орешки в лесу и стремглав несутся за новым угощением. Синицы, воробьи, дрозды, снегири, вороны и сороки всегда могли чем-нибудь поживиться в кормушке, сделанной из днища толстой бочки. На пеньках бабушка оставляла корочки хлеба, подкармливала сахарным песком муравьев после долгой зимней спячки.

Живущая под крыльцом гадюка была противна Тереше, но он терпел верткую приживалку и не напоминал о ней жене.

Горислава ходила по тайге безбоязненно. Нередко одна забредала в темные глушняки, не боясь заблудиться или угодить в гости к медведю. Несколько раз набредала на косолапых хозяев Большого Урмана. Всегда мирно расходилась с ними, не сворачивая со своей таежной тропы. К ружьям не притрагивалась отродясь. В бабушке давно поселилась уверенность, что ни один зверь не посмеет тронуть ее. Совы, вороны, филины, сойки не фубукали, не кричали истошно над бабушкой Гориславой, проходящей под хмурыми мохнатыми елями. Привычно бродила таежница по всем ближним и дальним корчевкам. Птицы и звери давно заприметили тихоходную женщину с заспинным берестяным кузовком, с сухим черемуховым посохом в руке. Иногда важно и гордо вышагивали неподалеку от таежницы непугливые лосихи с телятами. Пробегала лисица с рябчиком в зубах. Рядышком на кедровом стволе резвились бельчата. Мягко ступая по мху легкими чирками, вышагивает Горислава хозяйкой Урмана, осматривает владение Солнышка и значит, ее владение. Бурундучку улыбнется, дятлу скажет ласковое словечко: в многоголосый лес желанно вольется ее голос, не нарушая всеобщей гармонии тайги.

Пойти с бабушкой в лес, на болота охотно напрашивались авдотьевские женщины. Точнехонько выведет на морошку, голубицу, чернику, бруснику. Пойдут с ней — без колбы, клюквы, грибов и орехов не вернутся. Заблудиться с Гориславой невозможно. Все стороны света она словно чуяла обостренным нюхом. Нет солнца, преддождливая пелена плотно висит над однообразным болотным пейзажем, где преобладают чахлый сосновый сухостой да кочки, а бабушка держит в уме родную деревню. Знает, в какую сторону шагать, чтобы выйти к могилкам, на поскотину или к мельничному омуту. Неутомимая в ходьбе, она и с полным кузовом ягоды шагала, будто налегке. Походка легкая, пружинистая. Под чирками сучок не треснет: так осторожно ходят звериными тропами медведи и рыси.

Водить бабьи ватаги в тайгу, на болота Гориславе удовольствия не доставляет. Кричат, переаукиваются, бренчат ведрами, мешают тихим думам. Одной хорошо, покойно в лесных палестинах. Нет горластых бабьих помех, мешающих слушать лес, журчание чистых ручьев, полет ветра над упругими кронами кедров и сосен.

Когда-то Мавра-отшельница была неплохой проводницей, да произошла отсечка памяти: тропы путать стала.

Любила она выводить сборщиц грибов и ягод к деревенским полям, но не раз заводила в топи, буреломники, в такую невиданную ранее берендеевщину, от вида которой некоторые нервные бабоньки страшно взревывали и падали ниц. Не помогали Мавре узелки на память, завязанные на платках, молитвы от лешачьей путаницы троп и дорог. Мужики искали блудих по тайге, палили из ружей холостыми патронами. Эхо выстрелов, пугливо пометавшись между обомшелых стволов, рассыпалось над таежными завалами, гнилыми пнями-выворотнями, улетало в бездонность небес. Нередко деревенские потеряхи уходили в лесную глубь на расстояние многих ружейных выстрелов. Даже бывалые охотники не могли их отыскать. Призывали на помощь Гориславу. Какое волшебство вселялось в бабушку в день поиска? Каким нюхом обладала она, двигаясь в направлении заблудившихся женщин? Выходила на них — голодных, изъеденных гнусом, оборванных. Ее начинали душить в объятьях, целовать. Визжали, прыгали, рыдали от радости. Незадачливая проводница Мавра виновато стояла в стороне — строгая, насупленная, застыженная укорными взглядами подруг.

Уходя вглубь леса, Горислава пускала протяжное а-а-а-у-у-у. С последними отголосками своего эха чутко ловила другое встречное эхо, угадывая место его возникновения. Искала, шла по бестропью, пересекала старые лесовозные дороги: они не заманивали своей открытостью.