А жизнь продолжается - Кнут Гамсун

А на аптекаря со старой хозяйкой рабочие и не думали обращать внимание, эка невидаль! Адольф работал в своей бригаде не за страх, а за совесть, Боллеман был за старшего и перестал высматривать юбки, работа спорилась. Август был доволен.

Только ему без конца приходилось помогать людям и словом, и делом. Считалось, что он никогда не откажет в помощи и найдет выход из всякого положения. Вот и сейчас, например, старая хозяйка подступила к нему со смиренной просьбой:

— Подручный, позволь мне с тобою переговорить!

Разве тут устоишь!

Старая хозяйка переживала кризис, она была, что называется, на краю гибели, последние недели ее одолевали мучительные раздумья. То, что они с Александером придумали запираться в коптильне, был никакой не выход, долго так продолжаться не могло. Им неизбежно приходилось отпирать дверь, чтобы один из них мог выйти наружу, и стороннему человеку ничего не стоило, подбежавши, удостовериться: в коптильне оставался другой. Обнаружили их горничные, Блонда и Стина, две сестры, которые жили в услужении у старой хозяйки со времен ее юности и были ей ровесницы. Сестры не желали своей хозяйке ничего плохого, просто они сделались набожными и хотели ее спасти.

Так что запираться в коптильне было уже нельзя.

Мало того, старая хозяйка убедилась, что и окно ее теперь находится под наблюдением, дабы туда не шмыгнул некий долговязый мужчина.

Последний выход и тот перекрыт…

Прогуливаясь как-то по Сегельфоссу, она повстречала аптекаря Хольма, он обратился к ней в своей шутливой манере, стал распускать перед нею хвост и уговорил зайти с ним в гостиницу. «Бокал вина?» — предложил Хольм. Было весело, празднично, посреди бела дня, на глазах у всех, невинно, без задней мысли, в большой красивой зале, никакого сравнения с коптильным закутком. И они не перешептывались, а громко разговаривали, а потом отправились на дорожную линию — смотрите кто хочет!

Так это началось.

«Надо это повторить, — сказал Хольм. — Мне лично приятно было пройтись, иначе пришлось бы идти домой раскладывать пасьянсы».

Старая хозяйка была довольна ничуть не меньше его, ей понравилось быть на свету и на виду, ей было весело, впервые за долгое время она от души смеялась, а кроме того, вела разумную беседу. На это она тоже была мастерица.

Повторив прогулку, оба получили немалое удовольствие, в душе у старой хозяйки как будто забрезжила радость. О, как давно она этого не испытывала, то было сладостное ощущение. Она чуть ли не благословляла своих горничных за то, что те перекрыли ей кривые ходы и выходы.

Все сложилось к лучшему, и она решила их отблагодарить — теперь она могла себе такое позволить. Она освободит их от необходимости стеречь ее окно и сделает это так, чтобы никого не обидеть.

Так вот, в прошлое воскресенье Блонда собралась в Южное, на вечернее моление у крестителя.

«Я ухожу, — предупредила она, — и оставляю вас одну. Ежели что, звоните. Да погромче!»

«Это не понадобится», — ответила старая хозяйка.

«Я подумала… ежели Стина уляжется спать…»

«Стина не уляжется».

«Вы попросили ее не ложиться?» — удивилась Блонда.

«Нет, это сделаешь ты перед тем, как уйти».

Они посмотрели друг на дружку.

«Только вам ни к чему теперь бодрствовать и стеречь мое окно, — сказала старая хозяйка. — Никто туда не залезет!»

Блонда вконец растерялась:

«Дак… нет-нет… ага…»

«Спокойной ночи, Блонда!»

А теперь старая хозяйка пришла к Августу и смиренно просит позволения переговорить с ним. Она переживает кризис, она целыми днями раздумывает, одной ей не справиться, не уберечься, пусть Подручный даст ей совет.

— Молитесь Богу! — проговорил Август.

Старая хозяйка удивленно подняла брови и сказала, глядя на него:

— Я не шучу!

— Я тоже, — ответил он.

— Д-да… Но понимаешь, Подручный, я больше так не могу, он должен оставить меня в покое. Не могу я с ним больше коптить лосося, только что тогда делать Гордону? Спровадить его отсюда? Это было бы лучше всего. Но кто же его заменит?

Август тут же подумал о Беньямине, однако ему не пристало поступать по-мирски и спешно строить чье-то счастье на чужом несчастье, нет, пусть Беньямин посмотрит покамест на полевые лилии…

Старую хозяйку мучило, что она попала в такой переплет, она продолжала: ловля лосося в этом году скоро уже будет запрещена, числа она точно не помнит, надо спросить Александера… да что это с ней, она и не собирается его спрашивать, она спросит у своего сына. Да, так она и сделает! Во всяком случае, ловля скоро закончится, а может быть, Гордон ее тут же и прекратит? А что думает Подручный? Но только и прекращать ловлю очень жалко, дельно рассуждала жена Теодора Лавочника, рыба-то все еще есть, к тому же чем меньше ее в продаже, тем выше цены. Словом, она совсем запуталась. А поговорить обо всем этом с Гордоном она не может, ведь что она ему скажет? Что не желает больше коптить лосося и все такое? Это совершенно исключено, Подручный же понимает, пускай он присоветует, как ей быть…

У Подручного совет уже наготове, дело не стоит и выеденного яйца, он способен устранить ее затруднения двумя-тремя словами, по-мирски, если уж на то пошло.

— Да вы не беспокойтесь!

— Что значит не беспокойтесь?

— Пусть его коптит лосося один!

Старая хозяйка:

— Я уж об этом думала, но только… Да, я об этом тоже думала. Но тогда все, все раскроется. Что во мне не было никакой надобности.

Августом все больше и больше завладевало житейское, светлая голова его работала быстро.

— Значит, в вас была надобность до тех пор, пока он не научился? Я спрашиваю, только и всего. А теперь, когда вы его обучили, дело обстоит совсем по-другому?

— Да, — ответила она. — Так оно и есть.

Оба призадумались. Старая хозяйка покачала головой:

— Как бы он не воспротивился.

— Кто — он? Пусть попробует! Разве это подходящее для вас занятие — торчать в этой конуре и коптить лосося! Как-никак вы мать консула…

— Хоть бы все обошлось без скандала!

— Ха! Не обижайтесь, но мне прямо-таки смешно это слышать! В первый раз вы скажетесь больной. Да, в первый и второй раз. А потом все само собой образуется.

— Верно ты говоришь, Подручный, благослови тебя Бог! Мне это и в голову не пришло. Тогда ничего не раскроется. Я знала, что ты мне поможешь, меня словно кто надоумил. До чего ж ты отзывчивый… милый Подручный…

В первый раз, когда надо было коптить лосося, старая хозяйка сказалась больной и затворилась у себя в комнате. Александер послал за ней, пусть она приходит. Август пошел с ответом к нему в коптильню:

— Ты что это, дурень, придумал, не знаешь разве, что старая хозяйка лежит тяжело больная? А кроме того, продолжал Август, — я не понимаю, зачем тебе нужна женская помощь. Неужто ты до того туполобый, что за столько месяцев так ничему и не выучился! Не можешь отличить копченую лососину от телятины! Будь я пастором, я б тебя ни за что не конфирмовал, а будь я консулом, ни дня больше не держал бы тебя в усадьбе. Нет. Зачем тебе женская помощь, что ты разнылся, тебе что, помочь перевязать палец? Ну-ка расскажи, что тут такого мудреного, чего ты не понимаешь, и я тебе растолкую и тебя, бедолагу, выручу…

Чувствуя, что его срамят ни за что ни про что, Александер сильно побледнел и прерывисто задышал, однако постарался ответить на предъявленное ему обвинение как можно мягче:

— А ты бы, зараза, заткнулся! По-хорошему, мне бы надо выжать из тебя дерьмо и заставить тебя его съесть, понял! — Больше на эту тему Александер решил не распространяться и, уклонившись от нее, стал себя защищать: — Это я-то — и не умею коптить лосося? А чем же это я занимался в усадьбе до сего дня? Да кто ты такой, чтоб меня поучать, плесень ходячая! К твоему сведению, я знаю все тонкости касаемо цвета и вкуса, запаха, веса и всего прочего!

— Так я и думал, — заметил Август. — А то это был бы стыд и срам.

— Да я, — продолжал бахвалиться Александер, — спокойно обойдусь безо всякой помощи! Надо же такое сказать! Иди-ка отсюда, пока я не сблевал! Я ни на вот столечко не нуждаюсь в твоих поучениях! Давай проваливай!

— Ну чего ты злишься и хамишь, — сказал Август, — лучше бы ты, поганец, поблагодарил Бога за то, что наконец выучился и все уразумел. Правда, ты его не очень долюбливаешь, Бога-то…

В следующий раз, когда надо было коптить лосося, старая хозяйка совершила оплошность: вместо того чтобы сказаться больной, она, не подумав, посреди бела дня ушла в город, жива-здоровешенька, и, встретившись с кавалером Хольмом, отправилась на очередную прогулку в горы. Можно только диву даваться подобной беспечности! Ну нужно ли было дразнить гусей? Видимо, да, романтической паре оно было нужно. Рабочие заметили, что оба вели себя тише, чем прежде, короче говоря, на смену восклицаньям и смеху пришли серьезность и нежность. С чего бы это Хольму помогать даме пробираться среди камней и тачек, когда она могла через них перепрыгивать не хуже, чем арабская кобыла Марны? Неужто Хольм поглупел?