Романовы в дороге. Путешествия и поездки членов царской семьи по России и за границу - Коллектив авторов

Надо признаться, что А. С. Шишков не вполне заслуживал таких похвал, поскольку, во-первых, сам в начале записок предуведомлял читателя, что не ставил перед собою цели описывать политические и военные обстоятельства, а писал лишь о своих «приключениях» и событиях, очевидцем которых он был, а во-вторых, мелочных подробностей, бытовых деталей и посторонних рассуждений в них предостаточно, хотя некоторый баланс между общим и частным он смог соблюсти. Однако место в истории запискам рецензент, как нам представляется, уготовил не за это: в его понимании А. С. Шишков сработал на тот самый «государственный интерес», а за формулировками как будто просматривается намек на то, что интерес этот сводился к созданию официальной, идейно выдержанной эпической (а следовательно, заметим, весьма условной, с точки зрения достоверности) истории наполеоновских войн. Не случайно значимость А. С. Шишкова как мемуариста определяется приближенностью его к верховной власти, а потому – способностью точно, или лучше сказать – корректнее, донести до читателя ее идеологемы.

Вторая рецензия принадлежит Н. А. Полевому – пожалуй, самому беспощадному, до откровенной грубости, критику и фрондеру. (Это его и погубило несколько лет спустя в широко известной истории с пьесой Н. В. Кукольника.) Заметка о «Кратких записках» начинается с открытого выпада против А. С. Шишкова, который был очевиден всем читателям, знакомым с ним и его творчеством, хотя выпад этот и не имел конкретного адреса. Н. А. Полевой писал: «Нас, русских, часто обвиняют в излишнем пристрастии к иноземным книгам и, разумеется, не к китайским, не к турецким, а к французским, немецким, английским. Выводят из этого, что русские, по крайней мере, многие – плохие патриоты, ибо не читают они своих отечественных книг, а пристращаются к иностранному. Несправедливость обвинения явна в том сближении, которое мы сделали выше. Отчего же не привязываемся мы к книгам турецким, китайским? Оттого, что нам они не годятся, оттого, что они писаны для людей особенного образования. Напротив, книги западных европейцев заключают в себе все, что ум, чувства и воображение человека произвели в несколько тысяч лет! Мы – младшие братья европейской фамилии, разумея здесь образованность, ибо в других отношениях мы сами годимся, может быть, в дедушки иным европейцам: мы не уступим им ни в уме, ни в способностях, ни в священной любви к Отечеству. Не думая хвастать своими достоинствами, скажем, однако ж, что мы готовы померяться с европейцами во всем, кроме просвещения и образованности: в этом мы, точно, младшие их братья. И неужели мы виноваты в том, что позже их явились на поприще образованности? Неужели стыдно нам брать уроки у людей, достойны[х] быть нашими учителями, а не гувернерами, не наставниками? И скажите, что за странный патриотизм – морщась, читать пустую книгу и еще хвалить ее потому только, что она писана русским, на русском языке? К чему эта странная взыскательность, что мы учимся из иностранных книг, если в них заключается все просвещение современное! Пишите книги, достойные внимания, издавайте журналы, не такие как “Телескоп” и “Прибавления” к “Инвалиду”, будьте яснее, умнее, ученее иностранцев в своих книгах, и мы готовы забыть их книги для ваших»{540}.

Сложно даже вообразить, какие предчувствия о разборе своих записок посетили А. С. Шишкова, когда он дочитал рецензию до этого места, поскольку те мысли, которые так горячо опровергал Н. А. Полевой, сам же «почтенный Нестор словесности» вынашивал, возвещал и печатал больше, чем все славянофилы вместе взятые до и после. Для рецензента же эта эскапада была тактически важна. Он был абсолютным идейным противником А. С. Шишкова и его круга, причем противником очень агрессивным и несдержанным, все мировоззрение автора записок было ему не только чуждо, но и враждебно. Не подлежит сомнению, что благожелательно воспринять любое произведение его пера он не мог априори, тем более такое, выдержанное местами в приторно-верноподданническом духе, от которого Н. А. Полевой задыхался. Однако напрямую отозваться критически ни об авторе, обличенном положением и связями, ни о сочинении, посвященном царствовавшему монарху, а следовательно, высочайше одобренном, он не мог. Как не мог он и пропустить его без внимания, не поддержав свою репутацию фрондирующего журналиста. Отсюда и иезуитская композиция рецензии.

Для начала Н. А. Полевой прекрасно дал понять свое отношение к автору, а потом… похвалил его – «знаменитого государственного мужа и одного из достойнейших литераторов наших», – который, «одушевленный, как видно, подобными чувствованиями, решился украсить нашу современную бедную литературу своим важным сочинением». То есть он перевернул здравый смысл с ног на голову, походя ернически прошелся по А. С. Шишкову, а в конце еще и заявил, что его книга «истинно европейского достоинства». Такая похвала для автора была сродни ночному кошмару, но читатели должны были понять, что дальнейший разбор записок принимать в буквальном смысле не стоит. Вероятно, не случайно среди «пустых журналов» назван «Телескоп». По исчислению номеров выходит, что рецензии Н. И. Надеждина и Н. А. Полевого вышли в одно время – в сентябре – октябре 1831 г., но, возможно, издатель «Московского телеграфа» еще прежде написания своей статьи был знаком с хвалебными отзывами «Телескопа». Если это так, то уничижительное суждение о журнале экстраполировалось на рецензию, а следовательно, и на само сочинение. Это могло быть еще одним намеком на истинные суждения Н. А. Полевого. Кстати, он в противоположность Н. И. Надеждину называл достоинством записок наличие в них «множества подробностей, доселе неизвестных». Отмечает рецензент и то, что в книге «собственных суждений авторовых немного», зато она изобилует официальными документами. Таким образом, делается упор на то, что сочинение А. С. Шишкова – чистой воды угодный власти официоз. Об этом чуть не впрямую говорится и в окончании рецензии: «Важнее всего, находим мы в сей книге новое доказательство той истины, которую давно питаем в душе своей, и в которой мы убеждены совершенно. Главным виновником спасения России был император Александр»{541}. Правда, по выражениям Н. А. Полевого очевидно, что Россию от Наполеона спасла самоотверженность русских воинов, а высшей заслугой императора стал категорический отказ от заключения мира до изгнания захватчиков из пределов Отечества, который он устами, а как мы знаем, и с подачи А. С. Шишкова продекларировал в манифесте.

Иными словами, для своей аудитории «Московский телеграф» отрекомендовал книгу Шишкова как тенденциозную и даже реакционную, еще углубив межу разлада в обществе между «охранителями» и «либералами».

Таким образом, анализ текстов А. С. Шишкова об Отечественной войне 1812 г. не только проясняет особенности авторского восприятия описываемых событий, но позволяет проследить механизм формирования их официальной канонической версии.

О. С. Каштанова. Путешествия великого князя Константина Павловича в системе военно-политических и династических интересов Российской империи

Немаловажное значение в жизни великого князя, цесаревича Константина Павловича (1779–1831), внука Екатерины II и сына Павла I, имели различного рода путешествия и поездки. По характеру их можно разделить на несколько видов. 1) Инспекционные поездки. 5 мая 1795 г. великие князья Александр и Константин получили от Екатерины II свои первые шефские полки. Александр был назначен шефом Екатеринославского гренадерского полка, а Константин – Санкт-Петербургского гренадерского. В тот же день Константин отправился в поездку по Выборгской губернии в сопровождении К. И. Остен-Сакена, А. Я. Будберга и М. И. Голенищева-Кутузова для осмотра строящихся крепостей. Первоначально Екатерина хотела возложить это поручение на великого князя Александра, но тот не проявил в отношении его никакого энтузиазма. Константин Павлович путешествовал две недели{542} и остался доволен укреплениями Выборга, Роченсальма и других мест. В Роченсальме Константин заложил Адмиралтейство и присутствовал при учении канонерских лодок и плавучих батарей. «Вчерась вечером приехал я в Выбург и живу теперь у губернатора в загородном доме. Сего дня ходил я в городе смотреть крепость, корону святой Анны и Шлос, которые в превеликой исправности», – писал Константин Екатерине II 7 мая. «Третьего дня приехал я в Роченсальму и ходил во все укрепления, которые не только что хороши, но удивительны», – сообщал он 11 мая. На обратном пути в Выборг великий князь смотрел «укрепления Ликолы, Утти, Давыдова, Керны и Вильманстранда, которые очень изрядны по маловременной в них работе»{543}.

Иногда инспекционные поездки использовались как средство политической демонстрации могущества России. Классическим примером такой поездки можно считать присутствие великого князя на смотре войск, расположенных на днестровской границе, осенью 1800 г. В связи с междоусобицами турецких пашей и их разбойными нападениями на территорию Молдавии и Валахии положение Дунайских княжеств ухудшилось. Чтобы разрядить ситуацию и поддержать престиж России, которая покровительствовала княжествам, Павел I решил провести смотр русских войск на днестровской границе 10 сентября 1800 г. великому князю Константину было предписано по прибытии обратиться к молдавскому господарю и пашам Хотина и Бендер с приветственными посланиями. Российский посол в Константинополе В. С. Томара должен был «в дружественной форме» известить турецкое правительство о готовящемся смотре{544}. Присутствие великого князя на турецкой границе было тем более символичным, учитывая так называемый «греческий проект» Екатерины II, имевший целью изгнание турок из Европы и воссоздание Греческой империи, престол которой предназначался Константину Павловичу. При этом Молдавия и Валахия должны были либо войти в состав Греческой империи, либо объединиться в буферное государство «Дакию».