Романовы в дороге. Путешествия и поездки членов царской семьи по России и за границу - Коллектив авторов

Сохранились сведения о заседаниях думы в тех резиденциях, где были дворцы: Коломенском, Преображенском, Воздвиженском (до пожара дворца в 1682 г.). Процедура заседания Боярской думы в загородных резиденциях не отличалась от заседаний в Московском Кремле. Обычной практикой было принятие решений на основании подготовленных в Москве выписей{492}. Судебные решения принимались либо после изучения Ближней боярской думой материалов следствия{493}, либо в ходе собственного расследования походной думской комиссии. Например, походные комиссии в 1662 г. вели следствие по делу об участниках Медного бунта, летом 1684 г. – по делу о монахе Псково-Печерского монастыря Иоасафе Сарапе, которого в результате расстригли и предали смертной казни{494}.

Выявленные данные пока не позволяют утверждать, что существовала постоянная конкуренция между надворной и походной думскими комиссиями. Тем не менее наличие двух центров власти создавало все условия для такой конкуренции, особенно во время обострения конфликта Нарышкиных и Милославских в 1680-е годы, когда вдовствующая царица Наталья Кирилловна и царь Петр I «жили по вся лето в Преображенском своим двором [здесь и далее курсив мой. – А. Т.], аж до самой зимы, а зимою жили на Москве»{495}. Однако и в этот период сторонники Петра I из числа думных людей продолжали посещать заседания Думы. Даже после бегства царя в Троицкий монастырь в августе 1689 г. он был не заинтересован в их отъезде из Москвы{496}.

Символические конфликты. Во второй половине XVII в. можно выделить по крайней мере два символических конфликта между кремлевской резиденцией и загородными резиденциями. Первый из них был основан на противопоставлении Кремля как духовного и религиозного центра и загородных резиденций как места реализации материальных, хозяйственных интересов и «потешного» времяпрепровождения. Протопоп Аввакум был убежден, что именно подмосковные потехи царя Алексея Михайловича привели его в ад: «Бедной, бедной, безумное царишко! Что ты над собой сделал? Ну, где ныне светлоблещающиися ризы и уряжение коней? Где златоверхие полаты? Где строение сел любимых? Где сады и преграды? Где багряноносная порфира и венец царской, бисером и камением драгим устроен? Где жезл и меч, имже содержал царствия державу? Где светлообразная рынды, яко ангели, пред тобою оруженосцы попархивали в блещащихся ризах? Где все затеи и заводы пустошного сего века, о них же упражнялся невостягновенно, оставя Бога, яко идолом бездушным служаше? Сего ради и сам отриновен еси от лица Господня во ад кромешной»{497}. Совершенно иначе на этот конфликт взглянул Петр I, создав за городом свое «Царство Преображения» во главе со «Всешутейшим и всепьянейшим собором»{498}.

Второй, противоположный первому конфликт, использовал характерное для русской книжности XVII в., как и для европейского Средневековья, противопоставление города и пустыни. В «Повести известно сказуема на память великомученика благовернаго царевича Димитрия» князь С. И. Шаховской прославлял пустынническую жизнь на лоне природы в противоположность «градному мятежу и народному кличу»{499}. Эта тема получила развитие в оформлении царских загородных резиденций и отразилась в оформлении садов и посвящении домовых храмов. Царские сады должны были превратить загородные резиденции в подобие рая. В измайловском Виноградном саду были устроены потешные терема: «три терема со всходы и с красными окнами, кругом их перила, […] теремы […] писаны красками»{500}. Согласно предполагаемому первоначальному проекту, таких теремов должно было быть четыре, по одному в каждом углу сада{501}. Именно так в XVII в. изображали райский сад{502}. Не только сады, но и рощи, украшавшие царские резиденции, воспринимались современниками подобным образом. По словам Г. Спарвенфельда, «вокруг [Измайловского дворца – А. Т.] находится прекрасная березовая роща, напоминающая рай на земле»{503}.

Тема бегства от мира отразилась в посвящении домовых храмов царских резиденций святым, которые оставили мир ради странничества или отшельничества. Так, например, в Алексеевском домовый храм был посвящен святому покровителю царя Алексея Михайловича, Алексею человеку Божию, в Измайлове – святому Иоасафу царевичу Индийскому, ставшему монахом-отшельником. Примечательно, что при всей популярности образа этого святого в царской семье, только два храма было посвящено ему: домовый храм Измайловской резиденции и храм в колокольне Новодевичьего монастыря – традиционного места уединения царевен.

Заключение. Приведенные данные позволяет говорить о том, что два политических пространства – Кремль и загородные резиденции – во второй половине XVII в. отличались друг от друга социальными, политическими и символическими характеристиками и уровнем обеспечения безопасности царской семьи. Эти различия создавали условия для конкуренции двух политических пространств. Образцом такого противостояния, возможно, послужил отъезд Ивана Грозного из Москвы сначала в Коломенское в декабре 1564 г. и Александрову слободу, где была создана опричнина. Противопоставив опричнину и земщину, он столкнул друг с другом Москву и загородные резиденции. Алексей Михайлович, с большим вниманием изучавший историю царствования Ивана Грозного{504}, мог непосредственно усвоить эту модель конфликта. Она была удобна для сочетания приверженности религиозным и традиционным ценностям в Кремле с потехами и новациями в повседневной жизни подмосковных резиденций. Преемники Алексея Михайловича пошли дальше, использовав существующий дуализм в конкуренции Нарышкиных и Милославских и в контроле за политической элитой в условиях социально-политических трансформаций. Такое ослабление традиционных институтов власти исподволь готовило почву для реформ Петра.

И. В. Меркулов. Отечественная война 1812 года и Заграничные походы Русской армии в Записках и переписке государственного секретаря А. С. Шишкова[15]

Номенклатура публикаций источников личного происхождения по истории Отечественной войны 1812 г. и Заграничных походов весьма обширна, что уже давно позволило выйти на уровень их комплексного источниковедческого исследования{505}. Дневники, воспоминания и эпистолярное наследие участников и современников в совокупности с источниками других видов и типов составили прочную основу плодотворного изучения эпохи. Однако следует признать, что в настоящее время ощущается острая необходимость новых публикаций и нового прочтения уже известных текстов, что подразумевает внутреннюю критику с целью верификации, извлечения латентной информации и понимания ее через призму авторских целевых установок и специфику породившей их действительности.

В богатом творческом наследии А. С. Шишкова, который в 1812–1814 гг. занимал пост государственного секретаря и находился при главной квартире, есть относительно небольшие по объему «Краткие записки…», впервые появившиеся в печати в 1831 г.{506} Публикация пришлась как нельзя кстати в связи с событиями в Европе, катализированными Июльской революцией во Франции, и могла способствовать утверждению легитимистских начал в истолковании прошлого и современности. Однако сам автор не ставил перед собою такой узкой задачи, поскольку работа над текстом и подготовка его к выходу в свет началась гораздо раньше лета 1830 г. В этой связи сразу оговоримся: мысль о том, что «Краткие записки» «спешно готовились к печати» на злобу дня, последовательно проводившаяся А. Г. Тартаковским, является очевидной натяжкой{507}. А вот второе русское и одновременное немецкое издания 1832 г., вполне вероятно, имели своею целью решение этой утилитарной задачи{508}. Наконец, еще раз прижизненная публикация была помещена в XVI части собрания сочинений и переводов А. С. Шишкова в 1834 г.{509}

Кроме того, в 1870 г. Н. С. Киселевым и Ю. Ф. Самариным в Берлине и Праге было выпущено издание «Записки, мнения и переписка адмирала А. С. Шишкова»{510}. Не случайно эпиграфом к двухтомнику стали слова самого автора: «Грубая правда сильнее действует над умами и сообразнее с благодушием человеческим, нежели мягкая лесть или учтивая ложь, вперяющие всегда подозрение скрывающейся в них слабости или обмана». Помещенные здесь тексты «Записок (1780–1814)», «Домашних записок (1808–1820)», а также письма к супруге и другие материалы не могли быть опубликованы в России, поскольку в них А. С. Шишков как раз пытался придерживаться сформулированной выше максимы, а потому и не думал о появлении их в печати в неотредактированном виде. Между тем соответствующая часть «Записок (1780–1814)» текстуально близка к «Кратким запискам», вследствие чего встает вопрос о степени этой близости, их генетических связях, а также о принципах редакторской работы автора в конце 20-х – начале 30-х годов. В фондах РГИА и Отдела рукописей РНБ удалось обнаружить несколько автографов писем, не включенных в издание как утраченные, а также других текстов, связанных с записками, что расширяет источниковедческие возможности.