Романовы в дороге. Путешествия и поездки членов царской семьи по России и за границу - Коллектив авторов

Наконец, из текста было исключено все, что могло хотя бы в малой степени десакрализовать идею священной национальной войны против Наполеона, как то: упоминание о готовившейся эвакуации Петербурга, случаях коллаборационизма и самосуда в Москве и т. д.

При всем при этом в «Кратких записках» А. С. Шишков представил читателю свое ви́дение событий, вполне адекватное искреннему повествованию в «Записках (1870–1814)». Он отнюдь не стремился писать историю войны, то есть: избегал анализа причин, разбора кампаний, описаний сражений и дипломатического закулисья. Он, как и обещал в предисловии, писал только о случившихся с ним приключениях и о тех происшествиях, которым был очевидным свидетелем{528}. Поэтому во многом его записки кажутся собранием бытовых мелочей на фоне эпохальной картины, тем более что непростые взаимоотношения с императором приводили к частым и продолжительным отлучкам автора от главной квартиры. Предмет его описаний, прежде всего, – жизнь России и Европы в 1812–1814 гг. Но это только на первый взгляд, поскольку если целью «Записок (1780–1814)» и была формулировка своего жизненного кредо, то целью «Кратких записок» стало стремление сформулировать каноническое восприятие описываемых событий. Исходными постулатами здесь послужили:

– неприятие духа эпохи Просвещения, отрицание ее гуманистического содержания и проведение прямой следственной связи от идей французских философов через революцию к бонапартизму и, следовательно, к неисчислимым бедствиям Европы и России;

– восприятие Наполеона как порождения французского революционного духа и отпадения возвеличившей его нации от гражданского и священного долга, то есть восприятие через отрицание легитимности его власти, а следовательно, преступности действий;

– ярко выраженная франкофобия, укоренившаяся в сознании автора давно и усиливавшаяся в связи с литературной и общественно-политической деятельностью в предшествовавший период, оправданность которой нашла блестящее подтверждение в событиях войны;

– провиденциализм в понимании истории вообще и событий 1812–1814 гг. в частности;

– не до конца искренняя, однако нарочито подчеркнутая убежденность в решающей роли Александра I как главной (после божественного провидения) направляющей силы борьбы за восстановление мира в Европе;

– наконец, нечетко выраженная, но вполне угадываемая претензия на утверждение за Россией мессианской роли в восстановлении легитимизма.

Собственно, все вышеозначенное почти полностью совпадало с мировоззрением А. С. Шишкова, но, в отличие от частных записок, должно было быть публицистически заострено в публиковавшихся «Кратких записках». Поэтому частные детали оставались лишь фоном, который не работал на концепцию так, как того бы требовал жанр мемуарного произведения, но обеспечивал фундамент основному замыслу.

В «Записках (1780–1814)» А. С. Шишков изредка прибегал к цитированию официальных документов (в основном собственноручно написанных манифестов), но в большинстве случаев ограничивался отсылками к ним. Другое дело – «Краткие записки». Пространные включения манифестов служили решению центральной задачи текста. Намерением А. С. Шишкова было распространение и утверждение в публике своего ви́дения событий, своих оценок в их относительно широком историческом, национальном, религиозном и нравственном контекстах, которые, повторимся, претендовали на то, чтобы стать каноническими. Достигнуть этого было невозможно без определенной сентенциозности изложения, позволить явно выражать которую он не мог ни в силу заявленного жанра произведения, ни по цензурным соображениям. При этом манифесты, во-первых, стали квинтэссенцией миропонимания государственного секретаря, а во-вторых, формально исходили от верховной власти, и, таким образом, восприятие и осмысление происходившего А. С. Шишковым приобретало статус официальных идеологем. То есть он убеждал читателя не только своей правдой, но высшей государственной правдой, парировать которую в сложившихся условиях было невозможно. В том же контексте целевой установки следует, с нашей точки зрения, рассматривать и включение в текст «Кратких записок» компиляции отрывков из Священного писания, которая, по мнению А. С. Шишкова, являла собою полное о военных действиях русской армии сделанное повествование{529}. В данном случае он воспользовался авторитетными текстами, подкрепляя ими собственные рассуждения, субъективные по сути, но защищенные от критики самим источником компиляции. В дополнение к этому в публикации есть примечательная оговорка: «Сблизив таким образом сии тексты, выбранные из разных мест священного писания, находил я их толь ясно и подробно описующими все происходившие с нами приключения, что, бывши после с докладами у государя, попросил я позволения прочитать ему сии сделанные мною выписки. Он согласился, и я прочитал их с жаром и со слезами. Он также прослезился, и мы с ним в умилении сердца довольно поплакали»{530}. Здесь монаршие слезы стали видимым признаком одобрения образа мыслей государственного секретаря, а следовательно, общая тональность компиляции Шишкова тем самым тоже вписывалась в систему официальных идеологем. Впрочем, эти тексты были помещены и в «Записках (1780–1814)», однако в другом месте и только в подстрочных примечаниях, поскольку композиционно они не несли уже такой смысловой нагрузки.

Книга А. С. Шишкова не прошла незамеченной. Вскоре после ее публикации появились отклики в периодической печати, которые позволяют понять, насколько достиг своих целей автор.

Как уже упоминалось выше, 10 октября 1831 г. в «Санкт-Петербургских ведомостях» были напечатаны высочайшие рескрипты Николая I от 13 сентября и Александры Федоровны от 17 сентября на имя А. С. Шишкова, данные по представлении им «Кратких записок». Здесь же было опубликовано и официальное письмо воспитателя наследника генерал-майора К. К. Мердера от 14 сентября.

После появления в газете этих эпистол в ней, что совершенно естественно, вскоре, в номере за 31 октября, была опубликована хвалебная рецензия на издание. «Краткие записки» величались «драгоценной для России» книгой, отмечалась «сила, простота и откровенность истины» слов А. С. Шишкова, с которыми он «открыл разительно заблуждения современных писателей» относительно событий войны. Особенно рецензент признавал достойным любопытства сюжет, связанный с коллективной петицией Аракчеева, Балашова и Шишкова к Александру о необходимости оставить войска. Отмечал он как заслуживающие внимания компилятивное сочинение на основе Священного писания, воззвание к французам, в котором были «превосходно обнаружены зловредные заблуждения распространителей революции, гордящихся мнимым просвещением». «Записки сии, – логически развивая мысль, утверждалось в рецензии, – дают понятие о Наполеоне, совершенно несходное с тем романтическим величием, в каком обыкновенно представляют его». Таким образом, А. С. Шишков мог быть доволен тем, что одна из центральных целей – десакрализация Бонапарта – была им достигнута.

В связи с «Рассуждением о нынешнем положении нашем», поданным государю во Франкфурте, А. С. Шишков ставился рецензентом по красноречию выше Тита Ливия и Тацита, а по бесхитростному правдолюбию – князя Долгорукого (надо полагать, Якова Федоровича). «Описания просты, живы, приятны, увлекательны», – отмечалось в рецензии: – «В записках А. С. Шишкова везде видна откровенность, благородное правдолюбие и любовь к Отечеству. […] Да порадуется почтенный автор признательностью всех его соотечественников за издание записок его. Приятно надеяться, что он подарит нас и продолжением сих записок. – Потомство будет благодарить его и почерпать из его творений драгоценные уроки любви к Отечеству»{531}.

Другие две рецензии на «Краткие записки» появились в московских неофициальных журналах «Телескоп» Н. И. Надеждина{532} и «Московский телеграф» Н. А. Полевого{533} примерно в то же время. Автором первой из них, вероятно, был сам издатель журнала. Его статья начиналась с рассуждений о причинах современного ему бума мемуаротворчества. «Век наш, – писал он, – может назваться веком признаний и записок. Никогда люди не были так словоохотливы о себе, как ныне: никогда не выставляли самих себя на позорище с такою откровенностью, с таким беспристрастием, с таким, можно сказать, самоотвержением»{534}. И далее автор дает то объяснение указанному феномену, которое в современном источниковедении стало классическим, связав его с раскрепощением и индивидуализацией сознания человека Нового времени, с осознанием ценности личного опыта и рефлексии для современности и истории и востребованностью их в обществе. «Отсюда очевидна внутренняя занимательность нынешних записок, – подытоживает он: – в них заключается современная история, так сказать, начерно, в ее первоначальных материалах»{535}. Однако далее автор противопоставляет европейские произведения этого жанра русским, которые «в характере и тоне изложения […] не могут и не должны сходствовать с так называемыми мемуарами (mémoires) других европейских наций. Сии последние тем значительнее и любопытнее, чем подробнее и мельче обстоятельства, в них сохраняемые». В чем же тогда рецензент видел предназначение отечественных записок, какие отличные от европейских обстоятельства русской жизни должны детерминировать их тематику, стилистическое своеобразие и саму эстетику? Он поясняет: «У нас, где единая нераздельная жизнь проливается величественным невозмутимым потоком, может и должен господствовать один общий государственный интерес, поглощающий все биографические подробности в своем историческом величии. С тем же самоотвержением, как историки, наши сочинители записок должны сколько можно менее заниматься собой и своей личностью, ибо она в общем ходе дел слишком имеет мало значительности. Одним словом, у нас записки могут и должны быть летописями. И с этой точки зрения до́лжно рассматривать и ценить все их опыты, являющиеся в нашей словесности»{536}. Оставим без дальнейшего развития мысль о том, что своим заявлением автор, по сути, принес в жертву наблюдаемому им «величественному невозмутимому потоку» русской жизни и «государственному интересу» право отечественных мемуаристов на индивидуалистическое сознание и призывал их, как и прежде, слиться, пользуясь его же выражением, в «огромные, неразделенные массы, коих общие движения вписывались крупными буквами на величественных скрижалях Истории»{537}. Важнее то, что такая оппозиция послужила для него ключом к противопоставлению записок А. С. Шишкова и А. И. Михайловского-Данилевского, появившихся в свет одновременно и посвященных одним и тем же событиям. Последний упрекается рецензентом как раз за внимание к деталям, незанимательным самим по себе и избыточным при создании эпических литературно-исторических полотен. По сути, он обвинялся в «эгоизме, любящем ставить себя средоточием общего внимания»{538}. Напротив, достоинство записок А. С. Шишкова, «маститого Нестора нашей словесности», рецензент видел в том, что «в них сохранены многие важные документы истории незабвенной Отечественной войны». И далее: «Издатель их был органом воли монарха, предводительствовавшего Россию на избавление Европы. Чувствуя важность столь высокого назначения, он дышал и жил одною любовию к Отечеству, коей тогда, можно сказать, был посредником между царем и народом русским. Отсюда – все сохраненные им в записках бумаги, замечания, беседы, изречения – имеют высокую историческую важность. Почтенный старец излагает их с очаровательным простодушием, без всякого принуждения и искусства, не отягощая излишними пояснениями и толкованиями, но предоставляя проницательности каждого разгадать полный смысл знаменательных указаний. Скажем коротко: записки г. Михайловского-Данилевского останутся в одних библиографических воспоминаниях, записки Шишкова будут достоянием истории!»{539}