Колыбель - Валерий Владимирович Митрохин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из дому до сих пор что-то ничего нет. Сообщил родителям письмом, что женился. Затем послал им 250 рублей, а также попросил телеграммой отца приехать ко мне в гости.
С завтрашнего дня перехожу работать в Корпус!
3 марта 1918 года
Жду писем или телеграмм из дому, а там 20 тысяч человек войск Антанты... Как переносят все это мои матушка и отец? Может, и нет их уже на свете! Мысли об этом просто измучили. Хочется подать рапорт и отправиться добровольцем на родной юг, бороться за освобождение от интервентов родных краев.
Совсем уж решил, но тут заболела тифом Софи. В лазарет сдавать ее категорически не стал. Добился разрешения лично ухаживать за нею. Сижу около бредящей, нежно любимой, остриженной под мальчика и размышляю. Совместится ли в нас, в нашей семье, отрицательное с положительным? Ведь идеальных людей нет. Люди сложны. Они индивидуумы, как сказал один философ. Ведь даже дикие животные — что значительно примитивнее людей — не сразу сживаются. А у человека и подавно не обходится без эксцессов. Главное в том, как часты они, эксцессы. Частые, они могут довести до того положения, которые описал Толстой в своем произведении «Крейцерова соната». С другой стороны посмотреть, так граф нам показал светскую проблему. Тогда оно, возможно, так, а ни как иначе, и было. Но теперь-то все такое старо. Старо и глупо. Мы люди новой формации. Нам надобно искать свои способы семейного самовыражения. Там были малодушные эгоисты. Мы же выдвинуты на арену мира не случаем, а общественным законом. Мы — сильные духом в потенциальном смысле. Мы, логически рассуждая, совсем иные.
13 марта 1918 года
Софи, кажется, стала поправляться. Понемногу начала есть, хотя очень слаба. Радостно на сердце. Откликнулся отец. Возможно, вскоре навестит. Очень сожалею, что не попал на парад, который состоялся 9‑го в честь приехавших представителей III Интернационала. Но ничего, главное, Соня возвращается к жизни. Уже и покрикивать на меня стала, как бывало. Было страшно скучно, я и завел граммофон, а она мне слабенько этак: убери эту шарманку... Я не обижаюсь. Эмоции — признак жизни.
14 марта 1918 года
Вчера ездил в Питер. Хотел побывать в Народном доме на митинге. Опоздал! А жаль, ведь так хотелось послушать Ленина.
2 апреля 1918 года
Только что получил из дому письмо.
Вспомнилась милая деревня. Низкие хатки на мысу у самого моря. Мой добрый, мой нежный Досхий! Увижу ли я тебя еще? Особенно хорошо дома сейчас. Травы пошли. Духмяно так. Камбала стала браться на крючок. Неужели же больше не испытать мне хоть малую толику того счастья? Да, былого не вернуть...
Все святое, дорогое для сердца улетело — но куда? — безвозвратно. Чувствую всем своим существом, как с каждым днем костенеют, замирают мои чувства. Прозябание! Когда-то чуждое для меня выражение стало родным, близким.
Хоть бы на фронт скорее! Так жду мобилизации. Однажды почти получилось. Петроградский гарнизон. Но Корпус воспрепятствовал. Что ж! Судьба играет человеком...
9 апреля 1918 года
Женушка уже три дня у сестер и мамаши гостюет. Мне хочется думать, что это именно так. Мог бы легко проверить, стоило только подкараулить Марусю где-нибудь на улице. Частенько она бегает то в лавку, то на рынок. Так они со Световым до сих пор и не поженились. Тот теперь в Кронштадте. А она ждет. Чудесная девушка, просто завидки берут относительно Светова. Всегда Маруся ровная в общении, лицом ясная. Вот подлинно русская натура. И красива. Головка аккуратно причесана. Бровки высокими дужками. Глаза темные. Ножка легка. Прелесть!
Софья хороша иною красою. Матовая белизна кожи. Белокурые волосы в косах. Голос бархатный, шаг с достоинством. И так ей не идут обуявшие в последнее время слезы. Что ее мучает? Так невыносимо видеть ее в слезах. Знает же, что я для нее готов сделать и невозможное, чтобы только счастливой была.
Может быть, у нее кто-то завелся и она мучается угрызениями?
5 мая 1918 года
«Где ты, мой родной мальчик, солнышко ясное?»
Эта запись в дневнике сделана карандашом. Судя по тому, что она сделана совершенно другим почерком, но сохранена Руснаком, можно предположить, что это — рука Софьи. Руснак же в это время был далеко, на другом конце земли, рядом с Чернокаменкой, заступал дороги контрреволюции на юге.
4 августа 1923 года
Кронштадт
Прошли годы, как я ни брался за перо, а ощущения прошедшего большого времени нет. Как сон мелькнуло прожитое. Видимо, время обладает непостижимым для человека свойством идти и бежать. Тогда, в восемнадцатом-девятнадцатом годах шло оно — да к тому же очень медленно. С осени двадцатого побежало. А с мятежа и вовсе рвануло во все лопатки. С мятежа многое переменилось в моей жизни. Об этом скажу после в подробностях. Сейчас же ограничусь лишь одним замечанием: стихов больше не пишу. Лишь дневник вдруг позвал к себе.
Я еще дважды побывал на фронте. Тогда этот участок в прессе называли «на подступах к Петрограду». Очутился я там около 1 октября. Эта разлука с женой была для меня мучительна. Соня должна была через две-три недели с момента моего отбытия разрешиться. Весь этот срок меня преследовали видения. Софочка в момент расставания. Убитое лицо, глаза, затопленные слезами страха... Тогда я вновь, обнимая ее изуродованное беременностью тело, почувствовал всю силу любви. И ни на один миг на
