Колыбель - Валерий Владимирович Митрохин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Обошлось. Сбросив лодку, Демидушка стал снимать бушлат, под которым был еще один. Девушки оделись. Демидушка остался в пиджачке. Дал он им на дорожку еды кое-какой. А ноги посоветовал обернуть флотской фланелью. Идти далековато. Идти все время степью, напрямки — через балки и лощины. Держать курс на вулкан. Дал им Демидушка в дорогу и сороковку шнапса — немецкой водки. От простуды советовал принимать. Мария кашляла по-прежнему сильно. И всю дорогу в провонявшей фашистским дерьмом бестарке, задыхающаяся, она терпела из последних сил, чтоб ненароком не закашляться. И вот теперь зашлась, никак не может остановиться. Демидушка залез на козлы и, не оглядываясь, поехал.
Мороз они почувствовали под утро, уже у самого вулкана. Сели под камнем с подветренной стороны, стали есть. Мария снова закашлялась.
— Выпей, — предложила Варька. — Погреемся. Склон, чуешь, теплый!
— Я никогда не пила... — едва проговорила сквозь кашель Мария. — Ничего страшного, мамка травой меня отпоит.
— Выпей, не боись, слыхала, что Демидушка наказывал?! Он лучше знает, что делать!
— Нет! Не смогу я...
— Хорошо, я покажу тебе, как надо сделать, — Варька открыла бутылку и, держа в одной руке самодельную из поплавочной пемзы пробку, отважно приложилась к горлышку. Тут же поперхнулась. Бутылка выпала из рук. Мария едва успела подхватить. Правда, немного водки пролилось. Но и оставшаяся им не понадобилась до самого дома.
Кончится война. Разойдутся их дороги. Одна из них родит Олисаву. Вторая узнает об этом много позже, впервые увидит сына Марии уже тридцатисемилетним.
Варвара Тимофеевна Голосвит — третий секретарь райкома партии, возила Владимира по району, по его земле, неузнаваемо переменившейся за какие-то несколько лет. На подъезде к гигантской стройплощадке атомной станции она остановила машину, провела Олисаву через боковую рощицу к вулкану.
— Тут, вот у этого камня, мы с твоей мамой погрелись о горячий бок вулкана... Через неделю, когда наши высадили десант, «Песчаный лагерь» был уничтожен... Я прошла от Сталинграда до Берлина, снайпером была, после войны приехала. Разыскала Демидушку... Я хотела, чтобы он женился на мне. Какой же я девчонкой тогда была! Столько вражьих душ на тот свет спровадила, а не понимала... Не захотел... Не позволил себе жениться на мне — молодой...
ДНЕВНИК РУСНАКА
12 января 1918 года
Давным-давно не брался за перо. На войне месяц — это год, а то и вся жизнь. Скинули Временное правительство, установили наше.
Для встреч с Софой снял квартиру. Софа — это та самая поэтка, про которую мне рассказал Светов. Он же и привез ее в Ревель. Она выступала перед матросами в Армейском клубе. Звала и меня на сцену, но я пока не уверен в себе, чтобы в голос читать. Были с Софой на прошлой неделе в Русском театре. Смотрели «Сердце не камень» Островского. Ходили в редакцию журнала «Шторм», куда отдал два стиха: «Погибшему на баррикадах» и «Осеннее настроение», то самое настроение, которое пережил тогда в поезде по дороге из Выборга в Питер.
Если когда-нибудь дневник окажется в руках моего потомка, ему наверняка будет стыдно все это читать... Он даже возмутится мною, своим недостойным предком. Страна кипит в освободительном огне, а я пишу о сугубо личном. Увы! Я пришел к выводу: что бы ни творилось на земле, а личная жизнь остается личной жизнью. О революции потомству расскажут историки. Они, как правило, интересуются интимной стороной лишь исторических особ. Я же хочу поведать о подобной стороне жизни простого матроса с крейсера «Рига».
Софа заявила, что ее «любили много». Я это знал уже. Это в какой-то степени не являлось для меня новостью. Меня оскорбил тон сказанного. Я вначале думал, что она, мучаясь угрызениями, не смогла найти правильный тон. Потом из дальнейшего разговора я понял иное. Она мне — не пойму зачем? — открыла тайну. И вовсе не под наплывом чувства совести. Она так говорила со мною, будто это я и только я один виновен в ее прошлом...
А сейчас я задаю себе вопрос: люблю ли я? Действительно ли так сильно? Всматриваюсь в милые черты спящей красавицы, а сердце сжимается больно, а затем сладко бьется... В сознании промелькнула тень разлуки, война ведь продолжается. Мировая переросла в гражданскую. Но тут же приятное понимание, что мы сейчас вместе, успокоило мне душу.
День прошел беззаботно. Играл с четырех до пяти в флотском оркестре. Кажется, что из этого оркестра ничего путного не выйдет. Нет грамотного руководства.
Был у портного. Полупальто все еще не готово. Придется снова идти в мастерскую, завтра...
Скоро Новый год! Что он, грядущий, нам готовит?
9 февраля 1918 года
Ревель, квартира
Почти два месяца не брался за перо. Бесконечная вереница самых разнообразных дел и чувств заслоняла стремление писать. С появлением в моей жизни Софы писание для меня стало скучным времяпрепровождением. Возможно, потому это так, что я теперь всегда сравниваю ее и свой уровни. Она для меня недосягаема.
Сейчас пишу, потому что более нечем себя занять. Соня спит после работы усталая. Она по поручению Ревельского комитета ведет литературную часть в Армейском клубе. Пришла поздно. Не в силах была и чашки чаю выпить. Даже не раздеваясь, уснула. Спит сном праведника. Я же, перелистывая страницы прошлого, ушедших в Лету дней, стараюсь постичь события моей маленькой жизни.
Как сейчас помню ту пятницу, кажется, 10 января. Вечер был полон безумной страсти. Что в сравнении с тем вечером первый шаг к нашей совместной жизни! Он бледен и немощен. После него текли счастливые дни и таинственные ночные бдения. Однажды вечером она высказала желание сходить в комиссариат и засвидетельствовать нашу супружескую жизнь. Что мы и свершили 21 января. Была маленькая пирушка. Приехали ее и мои товарищи из Питера... Писать о том, как счастлив, не могу и не буду, ибо нынче я не в состоянии себе ответить на такой вопрос. Скажу одно. Не проходит и дня, в продолжение которого я бываю одинаково сильно и счастлив и несчастлив. Происходит такое, как мне кажется, от
