Колыбель - Валерий Владимирович Митрохин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне часто говорили, что напрасно я ношусь, с тобой, как дурень с писаной торбой. Что я еще пожну бурю... Я отмахивался. Я верил в благородство. Я знал, что ты не ангел, что пришла в мои объятья искушенной женщиной, но я и подумать не мог, что ты была и остаешься падшей. Но даже если и была, разве же не могло так случиться, что переродилась в чистой бескорыстной любви моей?! Увы, этого не произошло. Я оказался не столь сильным фактором, в свете которого возможно пересотворение человеческой морали. Выходит, жизнь моя столь терниста. То, что в ней кажется мне раем, для тебя — ад! Пусть так! У нас разные точки отсчета, разной чувствительности болевые точки, но ведь можно было — коль ты это почувствовала — сказать мне и не унижать себя ложью. Зачем ты лгала? Не обмани! Ты обманула. Не прелюбодействуй! Ты завела любовника. Не укради! Ты украла мое счастье! Не убий! Хоть этого не свершай!
Из твоих записок я понял, что ты ревновала меня... К Марусе? Да, Маруся — чудо. Она прелесть... Но знай, я никого никогда не любил, кроме тебя. Твои поцелуи первые и последние до сих пор греют мои теперь мертвые губы. О, как все-таки их было мало! О, как тяжко думать, что они были фальшивыми! Как ты могла, презирая меня, идти в мои объятия? С какими нищенскими подачками ты обращала ко мне свое лицо. Как ты могла видеть меня в счастье, зная, что я обманываюсь? За что? За что же? А потом, я теперь, понимаю, чтобы как можно скорее изгнать из меня это иллюзорное ощущение счастья, ты сердила меня, оскорбляла грубостью или равнодушным зевком. А я уходил, избегая твоих поползновений на мое счастье. Уносил это чувство прочь от тебя, берег его остатки — эти жалкие крохи...
Ты жила, я не жил! Ты так считаешь? Ты думаешь, если я пользовался жалкими подаяниями, принимая их за норму любящих и любимых мужчин, то это ставит тебя надо мною? Я знаю твое кредо. Тот живет, кто мыслит, исходя из истины. Тот же, кто истины не знает, — раб. Есть в этом кредо что-то безвыходно страшное. Многие люди — хорошие и простые, любящие и любимые, труженики проживают свой век, не вдаваясь. в подобные эмпиреи... Вот истинные счастливцы. Позавидуй им, Софья! И поучись у них! Это спасет тебя. Я спасу тебя. Ибо я такой же. Я один из них. Я говорю тебе это, зная, что ты меня ненавидишь. И все же я говорю так, ибо от ненависти до любви всего один шаг. Сейчас я попытаюсь преодолеть этот шаг еще раз. Я согласен. Действительно, я не самый умный из мужчин. Не так образован, как ты. Но я мужик. Во мне моральное здоровье нашего нового общества. Той жизни, которая породила тебя, не вернуть. Ее не будет более никогда. Никогда тебе твой Стаканов не даст того, что мог дать я! У него этого ценного нет, а именно: чистоты и преданности, чести и совести, любви и веры в добро...
Друг мой! А ведь мы ни разу с тобою за годы совместной жизни и не поговорили толком! Ты, теперь я знаю почему, не считала возможным обсуждать со мною проблемы жизни и семьи. Ты искала во мне только физическое... И столь однобокое тяготение ко мне истощило и тебя и меня. Без душевной гармонии не может быть физической. Ты не научилась меня любить. Ты никогда не любила меня. А любила ли ты кого-либо? Я думаю, ты просто лишена этого чувства — Любви. И, как когда-то мне казалось, что счастье — это нечто редкое и весьма мизерное, так — опять благодаря тебе я вдруг подумал, что любовь — это что-то иное, нежели мне казалось до сих пор. Во всяком случае, это отнюдь не то, что может дать женщина...
В детстве я очень любил море. Когда был совсем малым, оно мне казалось живым. Оно убаюкивало меня с вечера, оно будило меня по утрам. Оно качало меня на своих нежных руках, оно лечило мои болячки. Благодаря ему я не болел в детстве. Я вырос высоким и сильным тоже благодаря ему... Мне в детстве все время снилось, что я хожу по волнам как по ступеням. Мне видно сквозь них мир под водою. Мне и теперь, правда, редко, видятся те же картины... К чему я об этом? Мне кажется, что любовь — это что-то более великое, нежели просто чувство, соединяющее мужчину и женщину, родителей с детьми. Любовь — это нечто необъяснимое, всеобъемлющее, существующее в единственном экземпляре для всего живого и сущего. И если кому-то на земле становится плохо, то есть он чувствует, что любовь его оставила, — значит, он должен сделать все, чтобы понять, почему это случилось; он должен понять и сделать все, чтобы снова оказаться под крылом этой бессмертной птицы. Она еще рядом. Она еще кружит над нами на необъятных беззвучных крыльях. Она ждет, когда мы с тобою разберемся в самих себе и друг в друге...
Я уезжаю в Кронштадт. Адрес тебе известен. Вот как бывает! Ехал забрать тебя и дочурку на новое местожительство. Думал, будем возвращаться на остров втроем, а теперь, как видно, жить нам на два дома...»
25 августа 1923 г.
Кронштадт
С тех пор минуло двадцать пять дней. Абсолютного спокойствия нет. И все-таки спасибо ей за правду. Ведь после письма разговор все-таки состоялся. Мне казалось, после него наступит перелом. Особенно такая надежда возникла, когда она произнесла: «Мы не будем никогда больше мужем и женой. Я убью в себе все, остатки чувства». Я ощутил невероятный холод, как будто я замерзаю. Упал в пучину горькой ледяной воды. Не хочу и рукой двинуть, а может, не могу, ибо парализован. Все застыло.
Мы виделись с нею в середине месяца, в Питере. Уж очень я соскучился по дочурке Мариночке. Пришел на квартиру, а там Стаканов. Увидя меня, он сию минуту исчез, а Софья — красивая, как никогда, затеяла
