Колыбель - Валерий Владимирович Митрохин

Это Варя придумала такое название. Она отчаянная, хоть и моложе Марии. На год позже родилась. Варе едва-едва пятнадцать исполнилось. Таких малолеток в лагере немало. Большинство — из города. Городским хуже. Что они умеют?! Ходили себе в кино, ели мороженое. А Мария, да и Варя тоже, едва научились топать, уже к труду приставлены были. Пололи огородчики, цапали, таскали воду для полива, доили коровенок... Да мало ли на деревне всяких дел, которые испокон взрослые привычно взваливают на детей! И малые руки справляются с ними не хуже, чем большие бы это делали. А вот городским — страсть как тяжело. Видать, от этой нечеловеческой работы и рискнули жизнями двое городских ребят. Мария не забудет, сколько жить выпадет, как два хлопца — ее ровесники — сбежать надумали. Песчаный карьер как раз около городской свалки. Бежать недалеко — город в нескольких километрах. Эти двое стали работать на дальнем конце карьера, почти на свалке. Очередную подводу, приехавшую за песком, они грузили так долго, что начальник охраны, громко ругаясь, кинулся на тот край карьера, злобно размахивая плеткой. А ребятам, видно, этого и надо было. Возчика из вольнонаемных они пугнули — сидел молча. Начальник подбегает. Не остерегся немчура. Да и кого бояться: сопляки, вымотанные голодом и непосильной работой; подскакивает, только одного плеткой ударил, другой его лопатой по кадыку. Уложил наповал и к бричке. Возчик бежать. За то и поплатился. Пулемет ударил с вышки, скосил возчика, а лошади, испугавшись свинца, понесли хлопцев к обрыву. Кто видел рассказывали, что от мальчиков мало чего осталось — накрыла их бричка. Думали, после этого увеличат охрану. Нет. На брички посадили нестроевых. Тех, что после госпиталя только-только. А на дальний конец карьера долгое время никого не гоняли. И конвойные, из тех кто постеснительнее, придумали в тот угол по нужде ходить. Большинство же справляли нужду прямо на виду у всех. Особенно отличался среди самых бессовестных молодой немец. Он постоянно пил кофе. Таскал с собой литровый термос с этим своим кофеем. Пил да пил. И мочился через каждые полчаса. На виду у всех. Не разбирался, кто перед ним: женщина ли, в матери ему годящаяся, девушка или вовсе ребенок, как Варька, к примеру. Та самая женщина, что объясняла легочную болезнь, как-то сказала, что у этого фашиста больные почки и что он долго не протянет. Этот гад Варьку ударил прикладом, потому что она плюнула ему в харю бесстыжую. Мария не заметила, что он от Варьки хотел. Когда оглянулась на крик, увидела, что Варька уже валяется на песке, корчится. Почечник бы ее пристрелил, если бы не его начальник. Старик этакий — злой, сам кого хочешь искалечит, а тут заступился. Потом уже Мария узнала, как все другие в лагере, что охранникам приказано беречь рабсилу, зря не губить головы, потому что весь лагерь будет отправлен в Германию. Варька до конца дня пролежала на мокром песке. И никто из охранников ее не тронул.

Прошло полмесяца. Бежать больше никто не пытался. Может, потому, что немцы разрешили по воскресеньям приходить в лагерь родственникам заключенных. Кое у кого даже настроение поднялось. Городские оделись потеплее. Харчем даже кое-кто делился с теми, к кому не ходили близкие или родственники. Немцы на эту меру решились, потому что знали — любой ценой до морозов надо закончить укрепления на берегу пролива. Там они строили несколько линий: доты и дзоты, бетонные блиндажи, другие огневые точки.

Когда появлялись родственники, Мария не подходила к проволоке: мать далеко, да и не знает, что такое разрешение получили родственники сидящих в лагере. А Варька бегала всякий раз. Возвращалась хоть и грустной, но как бы отдохнувшей. «Знаешь, — бормотала она, деля перепавший кусок, — чувствуется, что люди в городе знают: недолго немцу осталось до полной ханы...»

— Откуда им это известно, Варька? — вяло не соглашалась Мария.

— Тю-ю! Откуда?! А по поведению фюреров. У них рожи перекисли... Вот увидишь, в одно прекрасное время на наш лагерь сбросят парашютистов красные асы. Я, например, сразу с ними уйду бить гадов. А ты? Небось в деревню, к мамкиной юбке побежишь?

— Как ты можешь, Варька! У меня же мамка одна, ждет!

— Эх, — обнимала Варька Марию, чтобы хоть как-то смягчить резкость своих слов, иначе же она никак не могла, она должна была сказать подруге всю правду. — Эх, ты, о своем раньше думаешь. Ты же комсомолка!

Мария помалкивала, думая: «Тебе хорошо, Варька, ты умеешь из винтовки стрелять, с парашютом два раза прыгала, а я ничего — клуша клушей... Ну что я на фронте смогу?»

Варька была из той же, что и Мария, деревни. Перед самой войной заболела ее бабка — мать Варькиного отца, который работал старпомом на одном из пароходов, что уходят за границу и плавают там по нескольку месяцев. Из-за этой его работы Варькина мать уехала из деревни с каким-то уполномоченным. Уехала и пропала. Ни письма, ни открытки. Старпом сильно горевал. Но успокоился, отвез Варьку — она тогда уже в шестом классе училась — в город и отдал в школу. Там Варька пробыла почти два года. Когда приехала к больной бабке, то в деревне даже соседи не сразу ее признали. Высокая, чернявая, грудь под белой блузкой широкая, бугром. Ноги под цыганской юбкой — хоть и с кривинкой — смуглые, гладкие. Варька и закрыла глаза бабке. В хате после похорон ночевать забоялась, пришла в дом Марии. Спали на одной кровати. В той кровати их и застало известие о начале войны. Варька в момент умчалась в город. Загорелось ей на фронт. Да не взяли. И вот обе оказались в лагере.

Обветренные, изъеденные слезами губы Марии впервые за много дней снова сложились в улыбку, когда встретилась тут с Варькой. С первых же часов встречи Мария поняла: не будь этой девчонки рядом, она бы умерла от усталости и горя. Дома оставалась мать. И Мария, подогреваемая постоянными разговорами Варьки о побеге, долгое время верила в скорое возвращение домой. Но окончилось лето, кончается осень, а конца заключению не видно.

Прошло еще одно воскресенье. Мария сидит в продуваемом ветром бараке в своем уголке, держа на коленях легкую голову беспокойно спящей Варьки. Варька ничего пока не знает. Она даже не догадывается, что ее ждет послезавтра, если, конечно, Мария сама решится... О Варьке