Мир на костях и пепле - Mary Hutcherson
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Он не зря сомневался. Мне до сих пор кажется, что все настолько шатко, что может рухнуть в один момент.
— О чем это ты?
— Да даже о сегодняшней ссоре! — говорю я, ожидая ответа, но Энни молчит. — Вы не говорили об этом?
— Ты можешь не верить, но мы никогда не обсуждаем что-то совсем личное. Тем более, если это касается только вас двоих, — это меня искренне радует, потому что всегда было некомфортно представлять, как они в красках разбирают наши разговоры и разногласия, будто кто-то подсматривает за чем-то почти интимным. Так что теперь я чувствую облегчение и даже благодарность. — Сильно поругались?
— В общем-то, нет. Ничего особенного в этой ссоре не было. Меня больше волнует то, что к ней привело. И как раз об этом я и хотела поговорить с тобой, — набираю в грудь воздуха, снова испытывая неловкость. — Он постоянно говорит, что боится мне навредить.
— Но ведь этот страх не беспочвенный, Китнисс. Прошло совсем немного времени, поэтому…
— Нет, думаю, дело совсем в другом, — перебиваю я. — Он не хочет подпускать меня ближе. Я понимаю, что это может быть из-за охмора, но, кажется, Пит уже довольно хорошо понимает, где правда, а где ложь. Да и он сам сказал еще давно, что больше не считает меня врагом или переродком. И я бы могла подумать, что он просто не хочет сближаться ни с кем, если бы не ваша дружба. Может быть, просто я делаю что-то не так.
— Китнисс, не думаю, что ты можешь делать что-то не так. Насколько я могу судить, он всегда очень честен. Почему ты отрицаешь, что Пит может беспокоиться о твоей безопасности в самом деле?
— Потому что нет никакой опасности, Энни. Я же вижу, как он легко справляется с приступами даже в моем присутствии!
— Милая, ты ошибаешься, — ее голос вмиг становится очень печальным. — Это вовсе не легко, могу тебя заверить. Мы редко обсуждаем приступы, но те, о которых я знаю — это сущий кошмар. Возможно, снаружи все выглядит гораздо лучше, чем есть на самом деле, но поверь, Пит не стал бы прикрываться своей болезнью, если бы причина была в другом.
Теперь грустно становится и мне.
— А ты не знаешь, как я могу ему помочь?
— К сожалению, этого никто не знает.
— Но он ведь доверяет тебе, верно? По крайней мере, гораздо сильнее, чем мне. Даже сегодня я предложила ему свою помощь, а он отказался и позвонил тебе.
— Уверена, что тебе он доверяет точно не меньше. Я могу лишь предположить, но, возможно, дело в том, что я нахожусь в более чем сутках езды на поезде, так что мне никак нельзя навредить? Во время приступов он себя почти не контролирует, так что, начнись он во время эмоционального разговора, и одному богу известно, чем все может закончиться.
— Тогда выходит какая-то безысходность, — выдыхаю и слышу такой же грустный вздох в трубке. — Что же мне тоже нужно уехать подальше, если я хочу помочь?
Энни долго ничего не отвечает, а я раздраженно ковыряю ногтем обои, бросая кусочки бумаги на пол. Спустя пару минут девушка довольно хмыкает.
— Кажется, мне в голову пришла идея. Она странная, конечно, но может сработать. Есть ручка и бумажка?
И когда я слышу суть идеи, послушно делая заметки в блокноте, то просто хочу ударить себя по голове за то, что не додумалась до этого сама, а Энни довольно хихикает, что смогла меня как-то приободрить. Искренне благодарю ее и желаю спокойной ночи, очень сильно надеясь, что хоть одна из нас сможет сомкнуть глаза этой ночью.
Но сон, разумеется, не приходит. Из-за ядерного коктейля чувств, который в себя включает и вину, и воодушевление, и тревогу одновременно, я только ворочаюсь в душной комнате, в тщетных попытках найти удобное место.
Слова Энни так и крутятся в голове, подкрепляя нежелание спать. «Ты тоже можешь позвонить Питу, раз так он чувствует себя более уверенно. Он не будет бояться тебе навредить, а ты сможешь помочь». Изначально это кажется мне, в самом деле, очень удачным решением, но теперь я начинаю думать, что Пит может не понять, зачем говорить по телефону, если нас разделяет несколько метров. Или вовсе не захотеть говорить.
Если произойдет второе, то мои доводы только подтвердятся, и все отговорки про безопасность и невозможность себя контролировать окажутся лишь отмашками и предлогами. Но, если подумать, то Энни права. Пит всегда был честным человеком, а прикрываться болезнью даже как-то низко.
И, как обычно, узнать правду можно только лишь попытавшись. Хватаю с тумбочки записную книжку и направляюсь к телефону, даже не пытаясь спланировать речь. Терпеливо слушаю долгие гудки бесконечно долго, прижимаясь лбом к стене, и даже вздрагиваю, когда трубку поднимают.
Голос звучит слегка хрипловато, и я мысленно ругаю себя, что так по-идиотски разбудила человека.
— Это я, — виновато бормочу в трубку.
— Китнисс? — уже начинаю ожидать возмущения, но ничего подобного за вопросом не следует. Наоборот, теперь мой собеседник встревожен. — Что-то случилось?
— Пит, прости, что разбудила. Ничего особенного не случилось. Прости.
— Так в чем дело?
— Хотела извиниться.
— Ты уже извинилась. Дважды, — теперь голос звучит немного раздраженно, и я нервно сглатываю, теряя всю изначальную решительность. Но сдавать назад уже никак нельзя, тем более извиниться и в правду нужно.
— Нет, я не про то, что разбудила. Прости, что ляпнула эту глупость вечером. Я вовсе не это имела в виду, но ты же знаешь, со словами у меня всегда были проблемы.
Пит молчит на протяжении нескольких ударов сердца, а потом тихонько хмыкает.
— Да уж… — вроде бы, больше никакого раздражения не слышно. — Ничего страшного, забудь. И ты меня не разбудила. Еще слишком темно, чтобы спать.
— И слишком жарко.
— Это точно. Как в печке, — смеется Пит, и я облегченно улыбаюсь, почувствовав, что все снова в порядке. — Так это все? Тебя резко замучила совесть, и ты решила позвонить?
— Вроде того. Так как дела?
В телефоне опять слышится тихий смешок.
— Китнисс, мы виделись пару часов назад, и увидимся снова еще через несколько часов. Хочешь узнать, как мои дела именно сейчас по телефону?
— Ну, ты же не спишь. И я не сплю. А вечер прошел, как
