Моя дорогая Ада - Кристиан Беркель

Дедушка радостно кивнул.

– Мама говорит, он стащил книгу во время ограбления. Почему вы не сообщили о нем в полицию?

– С твоим отцом мне бы такое и в голову не пришло. – Ухмыльнувшись, он пожал плечами и с резким смешком добавил: – Он показался мне крайне привлекательным.

Я уставилась на него с изумлением.

– Не волнуйся, когда я увидел, что твоя мать того же мнения, я отступил.

– А иначе ты бы…?

– Мгммм…

Он с улыбкой покачал головой.

– Я не мог допустить, чтобы меня поймала твоя мать.

– Она никогда мне не рассказывала.

– С тех пор как отец застукал меня с парой юношей на семейном ложе, семья сочла меня неловкой проблемой. И по сей день мало что изменилось.

– Рассказывай.

– Дети попрошаек и старьевщиков, малолетние преступники, утратившие честь бесстыдники. Я еще мог вытерпеть этих заблудших юношей, но ты притащил их ко мне в постель, написал отец в прощальном письме и вышвырнул меня прочь. В большой мир. Следует добавить, мои товарищи по играм принесли с собой несколько насекомых, пикантный подарочек для хозяев, – клопов, и на следующее утро отец с мачехой проснулись покусанные.

Он расхохотался.

– А когда твоя бабушка Иза вышла замуж за меня, гоя, ее отец зажег в Лодзи свечи за упокой. Меня изгнали, ее объявили мертвой. Так все и началось.

Его ищущий взгляд метнулся обратно в гостиную.

Мать сидела, опустив голову. Одинокая и потерянная, подумала я. Я приносила ей только горе. Готова отдать что угодно, лишь бы оказаться у нее в голове. Отец по-прежнему жестикулировал. Разговор стал спокойнее или слушатели капитулировали перед его монологами?

– Ты правда коммунист?

Дед посмотрел в окно. День был серый.

– Я верю в то, что здесь создается. Верю в нашу ГДР. Потому что хочу верить.

– Но ты ведь был анархистом.

– Им здесь это не нравится, и возможно, они правы. Немного. В конце концов, не столь важно. В моем возрасте все уже не столь важно. Многое меняется. Коммунист, анархист, это ведь все пустые слова, пока мы не наполняем их жизнью.

Его глаза сияли таким же темным светом, как глаза Франца.

– Вы должны говорить. Спрашивать и говорить. – Он смотрел то на меня, то на моих родителей, а затем нежно наклонил голову. – В затылок дышит тишина… Нельзя ей сдаваться.

Конец начала

Через несколько недель после визита в Веймар моя мать победила. Ей удалось убедить отца в опасности враждебного захвата ГДР при поддержке русских.

– И потом, – торжествующе добавила она, – потерян не только Берлин. Они не остановятся на таком куске, ты и сам понимаешь. Нет, они прикарманят всю страну. И тогда начнется веселье. Здесь будет править иван.

Угроза была очевидной, а главное, подтверждала тайные опасения отца. Если что-то и могло в любой момент разрушить все его сомнения насчет перемен, так это невыносимая для него необходимость жизни при коммунистическом строе. Подобные тревоги посещали и многих других жителей нашего города, и когда он увидел, как один за другим продаются окрестные дома, а цены падают быстрее кеглей в подвале соседа, то за несколько недель нашел счастливого покупателя для нашего прекрасного дома.

Мать уже планировала переезд в Аргентину. Чем ближе была встреча с нотариусом, тем восторженнее она рисовала себе и мне нашу новую жизнь в Буэнос-Айресе. Она рассказывала Спутнику о больших праздниках с поющими гаучо и их лассо, обещала ему собственную лошадь, которую он сможет выбрать сам. Воодушевленный, он галопом носился по гостиной. Только лицо отца мрачнело день ото дня, и однажды вечером, когда я прокралась наверх с целью стянуть из кладовки на кухне ореховый шоколад, я услышала в гостиной их приглушенные голоса.

– Ты вообще не хочешь в Аргентину.

Отец молчал.

– Прошу, скажи, что это неправда.

Молчание.

– Тогда зачем мы продали дом?

– Я никогда не хотел его продавать.

– Отто, неправда.

– В этом нет никакого смысла.

– Прошу, скажи, что это неправда.

– Мы не можем просто взять и убежать. Нет вообще никакого смысла. Стоит однажды собрать чемодан, и на место его уже не поставить. Ты этого хочешь? Хочешь нового бегства?

– Я не хотела бежать. Ты хочешь. Я хотела другую жизнь. Есть разница, и большая. Кто из нас боится Советов? Не я. Они точно не будут хуже нацистов и тех, кто до сих пор счастливо здесь гуляет. Только, похоже, это никого не волнует.

Это был первый и единственный раз, когда я слушала разговор родителей о том времени. Стало тихо. Мне стало не по себе, срочно потребовалось в туалет, но я не могла сдвинуться с места.

– Тогда мы можем остаться здесь.

После короткого молчания я услышала голос отца.

– Я уже пообещал.

– Так объясни ему ситуацию. Скажи, тебе очень жаль, но ты хорошенько подумал и изменил решение.

– Нет.

– Отто, я тебя не понимаю.

– Семь пятниц на неделе – не про меня.

Снова стало тихо. Я слышала их дыхание. Что-то упало. Они застонали. Я хотела убежать, но не могла. Они катались по полу. Парализованная, я слушала их поцелуи.

Отец выгодно продал дом и арендовал серо-желтую коробку на улице Гральсриттервег, совсем рядом с детским садом Спутника. Матери удалось хотя бы отговорить его от новой покупки. Все было заставлено упакованными вещами. Я видела собранные чемоданы, о которых предупреждал отец. Чемоданы меня не беспокоили. Я любила путешествовать. Но мы, к сожалению, этого не делали. Отец еще не выплатил всей суммы за практику. Я мечтала об Италии и думала о Франции, одиноко сидя в своей новой комнате.

Вторая попытка

Я пыталась связаться с Францем. Он так и не появился. Я писала одно длинное письмо за другим. Поскольку я не знала адреса его бабушки, я надеялась, что мои послания перешлют родители или кто-нибудь еще. Я почти ничего о нем не знала. Он не отвечал. Может, узнал о моей истории с Хаджо? Я три дня скрывалась в кровати, притворяясь, что страдаю от невыносимой головной боли. Время лениво катилось мимо. По утрам и вечерам мать заходила ко мне в комнату с чашкой чая, сухарем и градусником. Как только она исчезала, я нагоняла температуру до 39,5 градусов, выставляла поднос с градусником за дверь и подслушивала их разговор в полдень, когда из больницы возвращался отец.

– По-прежнему за тридцать девять, – докладывала мать.

– Горячая ванна и компрессы для ног, – отвечал отец.

Он не хотел играть в доктора еще