Моя дорогая Ада - Кристиан Беркель

– Да.

– А если мечтателя убьют?

– Его мечта сохранится навечно.

– Даже если он мечтал неправильно?

– Неправильные мечты? – Он хихикнул. – Разве такое возможно?

Он поднялся по лестнице, вытащил книгу, перелистал ее и протянул мне.

– Я там подчеркнул, читай вслух, без голоса это лишь буквы на старой бумаге.

– «Коль ты не можешь вспомнить безрассудств,

Что совершать заставила любовь,

Ты не любил»[31].

Я не знала, что делать с этими словами – из моих уст они звучали грязно и пусто.

– Могу я остаться подольше?

– Сколько захочешь.

В ту ночь не получалось заснуть. Пока я крутилась с боку на бок, словно пытаясь все из себя выбросить, из головы не выходила та фраза. Я не совершала безрассудств и не любила. Я залезла непонятно с кем за трейлер на ярмарке и дала себя облизать, испачкать и обрызгать. А спустя несколько недель прибежала к нему за извинениями, как глупая курица, уверенная, что совершила большую ошибку и должна ее исправить. И каким, собственно, образом? Я лежала в кровати в квартире деда и не знала, как пережить позор. Какие варианты? Можно убить себя. Можно убить свою ошибку. Можно убить Хаджо. Это поможет меньше всего. Мы с моей проблемой будем жить и расти дальше. Можно сойти с ума. Вероятно, я уже на пути к этому. Можно принять свою вину и родить ребенка на свет, чтобы он принял груз собственной вины и наказал меня, как моя мать чувствовала себя наказанной из-за моей неудачи, которая, в конце концов, была лишь ее собственной. Зачем она родила меня? Я ее не просила. Я билась головой об стену, снова и снова. Помню только, в какой-то момент начали стучать зубы.

Когда я снова пришла в себя, надо мной склонились Дора и Жан, но я их не узнала. Я не знала, где я и что со мной произошло. Все исчезло. На короткое время я стала ребенком, живым и счастливым. Свободная от прошлого и будущего, я плавала в блаженном равнодушии.

Дора поставила на прикроватный столик чашку дымящегося чая. И бульон. Он пах курицей. Я выпрямилась, но изможденно упала обратно. Жан вытер мой мокрый лоб прохладной тряпкой. Заболел живот, но приступ быстро прошел. Снаружи гнулись на ветру деревья, по воздуху мчались листья, периодически билась в стекло ветка. Я уставилась в пустоту, затерянная в собственном страхе и уверенности, что мне больше никогда не позволят мечтать.

Прерывание

На следующее утро, когда я открыла окно, яркое и холодное солнце стояло в самой высокой точке. Я оделась и незаметно выскользнула наружу.

Когда решение принято, воздух меняет вкус. На улицах было сухо. Добравшись до клиники, я нажала на кнопку звонка. Дверь распахнулась. Я зашла внутрь.

Профессор с кем-то беседовал. Знакомая картина, известная мне по отцу. На мгновение белые халаты нивелировали различия. Увидев меня, он быстро попрощался и жестом пригласил пройти в кабинет. Помощница в приемной глянула с обидой – возможно, ее разозлило, что он проигнорировал ее полномочия. Не удостоив ее даже взглядом, он закрыл дверь.

– Как поживаете, госпожа Ноль?

Он запомнил мое имя. Отец уверял, что забывает все имена, но возможно, он просто защищал анонимность своих пациентов. На мгновение мне захотелось, чтобы он оказался рядом.

– Я не могу оставить ребенка.

Он спокойно на меня посмотрел.

– Вы можете мне помочь?

В его взгляде не было жалости. Мой отец всегда говорил, что не сочувствует пациентам и не имеет на это права. Мне показалось, в тот момент я его поняла. Врач должен решить, что делать дальше. Остальное – не его компетенция. А что он думал на самом деле, я знать не хотела.

– Мы оба нарушим закон.

Фраза прозвучала как последнее вынужденное объяснение. Он хотел денег? Я еще даже не успела об этом подумать. У меня не было денег. И я не знала, как их раздобыть. Деда я вовлекать не хотела. Они с Дорой, наверное, что-то уже заподозрили, но о результатах обследования спрашивать не стали.

– Я вам помогу. Я в долгу перед вами и вашей матерью.

Он произнес это как нечто очевидное. Моей матерью? Откуда этот человек знает мою мать? У меня закружилась голова. Может, он уже ей рассказал? Поэтому Дора и Жан были такими тихими?

– Вы знаете мою мать?

Он кивнул.

– Давно?

– Уже шестнадцать лет.

– Вы были ее гинекологом?

Он кивнул.

Мужчина, стоящий передо мной, не только шестнадцать лет назад присутствовал при моем рождении, но и был лечащим врачом, гинекологом моей матери. Она родила меня с его помощью. А теперь я пришла к нему и просила сделать мне аборт. Больше всего мне хотелось убежать прочь, но пути назад не было. Оставалось только надеяться, что он относился к врачебной тайне так же серьезно, как мой отец.

– Смелая женщина, – продолжил он. – Меня впечатлило, как она работала в тех обстоятельствах в Лейпцигской клинике, несмотря на еврейское происхождение. Она вам никогда не рассказывала?

Он продолжил говорить, не дожидаясь ответа, – казалось, мое безмолвие его не удивляет и не смущает.

– Очевидно, нет. Она тогда стояла передо мной, прямо как вы. Беременная. Еврейка, совершившая осквернение расы с немецким врачом, молодым офицером. Она тогда называла себя Кристой, Кристой Майерляйн. Наверное, приехала из Польши. Коллега Вольфхардт, вероятно, сделал ей паспорт, чтобы она могла устроиться на работу. Да, она пережила войну совершенно невредимой. Вольфхардт активно участвовал в Сопротивлении, он погиб во время воздушной атаки союзных сил на Лейпциг. Это было ужасно. Мы с вашей матерью поддерживали связь и после окончания войны. Она тогда заботилась о моей больной жене, которая умерла через несколько месяцев.

На мгновение повисла тишина. Он пялился в пустоту, словно остался один.

– Она была самой большой любовью в моей жизни… После ее смерти я так и не женился. До сих пор никто не может ее заменить. И я до сих пор считаю свое выживание своеобразным наказанием.

– За что?

Он удивленно поднял взгляд, будто и правда забыл о моем присутствии.

– Не хочу жаловаться, я чувствовал себя неплохо. Времена были не лучшие. Но в материальном плане жилось терпимо. И я мог спокойно работать над исследованиями. Но конечно, я постоянно задавался вопросом, не должен ли делать больше. Возможны ли были в тех обстоятельствах интеллектуальная эмиграция и Сопротивление. Мы многого не знали наверняка, хотя сегодня такое сложно представить, но, поверьте, мы правда не знали. Ходили слухи. И про лагеря. Но, Господи, в