Мозес - Константин Маркович Поповский

– Браво, – сказал Давид.

– А, кстати, – Ру опрокинул бокал. – Мне кажется – тут было вино.

– Это происки Самаэля, – усмехнулся Левушка.

– Я бы хотел обратить ваше внимание на другое, – сказал Давид. – Вы заметили, что Всевышний ничего не говорит о безобразном поведении Израиля и обвинениях Самаэля? Понятно, что если бы Самаэль обманывал Творца, то Тот давно бы уже его выгнал и запретил бы даже близко подходить к его Дворцу. Но Самаэль говорит правду. Ему нечего придумывать. И получается, что Всевышний не поступает справедливо, как привыкли мы ждать от Него, а делает то, что считает нужным, демонстрируя, что есть на свете вещи поважнее, Горацио, чем какая-то там справедливость.

– Чем какая-то там справедливость, – сказал Левушка. – Надеюсь, ты понимаешь, что говоришь?

– Иногда, – кивнул Давид.

Мир вокруг него слегка расплывался и был уже самую малость нетверд, как это случалось обыкновенно в самые жаркие дни лета, когда над Городом стояло дрожащее марево и казалось, что весь мир вот-вот начнет плавиться, а пересохшее горло потрескается от невыносимой жары.

– Как понимать? – как всегда не вовремя, спросил Грегори. – Поважнее, чем справедливость?.. Это разве можно?

К счастью, понять это было, пожалуй, действительно, невозможно, сэр. Так же невозможно, как невозможно было понять эти появившиеся у глаз морщины или с неизбежностью грядущую смерть, или еще тысячи вещей, оставляющих нас каждый день в недоумении. Возможным было, наверное, кое-что другое – самому вступить в царство этой божественной несправедливости, шагнуть, закрыв глаза, туда, где на вопрос «почему страдает праведник?» правильным ответом был бы ответ: «потому что он праведник», а божественное вмешательство в земные дела обнаруживало себя только в трогательных рассказах Танаха и Агады.

Впрочем, кажется и тут не обошлось без некоторых затруднений, главным из которых было, конечно, то, что никто из живущих, похоже, не стремился добровольно туда, где Всемогущий, кажется, с легкостью забывал не только справедливость, но и весь сотворенный Им порядок, так что в результате получалось, что это сам Он толкал тебя в этот кошмарный мир, заставляя плакать, проклинать и страдать, как будто именно из этих слез и из этих проклятий, и из этой боли созидалось что-то стоящее, – то, ради чего стоило терпеть и человеческую глупость, и несправедливость Небес, и еще множество вещей, от которых нормальный человек привычно бежал, закрывая глаза, затыкая уши и думая, что все это только проделки старого, потрепанного ангела Самаэля.

Бедный, бедный Самаэль.

Бедный недотепа.

Куда ни посмотришь – везде все было не в его пользу, хотя он и старался, как мог, не жалея ни времени, ни сил.

Ему бы, конечно, следовало поучиться у Бога – идти напролом, не пользуясь чьим бы то ни было разрешением, – вот так, как поступил с ним сегодня сам Всемогущий, нарушая свои собственные установления и ввергая нас в пучину отчаянья, из которого, похоже, не было выхода.

Впрочем, на то Он и был Всемогущим.

– Позволю себе тоже поднять тост, – сказал Давид, поднимаясь на не слишком уже устойчивые ноги. – Выпьем за беднягу Самаэля, который так любил порядок и основательность божественного творения, что незаметно для себя забыл о самом Всемогущем и искренне продолжал считать, что выше божественной справедливости ничего быть не может.

Потом он усмехнулся и добавил:

– Выпьем за него и его поиски, потому что пока Самаэль ищет эту хваленую справедливость и советует Всемогущему, как ему лучше поступить, нам нечего бояться, твердо помня, что только Божественная несправедливость может защитить нас, когда к нам приходит беда.

– Браво, – сказал Левушка. – Ergo bibamus.

– Ergo, – сказал Давид.

23. Филипп Какавека. Фрагмент 50

«Пока Паскаль предавался послеобеденным размышлениям о достоинствах мысли, эта последняя пожрала все вокруг и набросилась на саму себя.

Теперь нам остается размышлять о достоинствах смеха».

24. Ещё одно доказательство бытия Божьего

Похоже было, что он напился не хуже Ру, который пытался сейчас объяснить Левушке и Грегори, почему настоящему еврею следует незамедлительно отправляться в Америку.

– Потому что, когда это начнется, мы будем в безопасности, – говорил Ру, раскачиваясь возле стены, словно маятник и радуясь, что все проблемы имеют такое убедительное решение. – А главное, мы сохраним свой генофонд. Ну?

Последнюю фразу он сопроводил не совсем приличным жестом, чем немного повеселил Давида. К счастью, ни Анны, ни Ольги не было поблизости.

– Я согласен, –Давид налил себе остатки водки. – Сохранение генофонда – это как раз то, чем нам сейчас не хватает заняться. Оно и полезно, и приятно.

Потом он аккуратно влил в себя содержимое стакана и потянулся за хлебом.

– Господи, Давид, – сказала Анна, появляясь с кухни. – И ты тоже!.. Когда это ты только успел?

– Виноват, – улыбнулся он, пытаясь, чтобы сказанное звучало как можно естественнее. – Успел, что?

– Надраться, – уточнила Анна.

– Это просто, – сказал Давид и засмеялся, чувствуя, что несмотря ни на что, он пока еще вполне твердо держится на ногах. – Я пью по четвергам. Сегодня четверг. Следовательно, я в своем праве… Ergo bibamus…

– Не хотела бы тебя огорчать, – сказала Анна, ставя на поднос грязную посуду, – но сегодня все-таки вторник. Уж извини.

– Не может быть, – Давид вдруг почувствовал обиду и желание поскорее обстоятельно обсудить эту животрепещущую тему. Жаль только, что Анна, занятая посудой, не могла составить ему компанию, не говоря уже о Ру и Левушке, которые продолжали нести какую-то запредельную ахинею, от нее вяли уши и становилось стыдно за интеллектуальный уровень своих друзей.

– За моих чертовых друзей, – пробормотал он, поднимая стакан.

– А я скажу, почему я люблю евреев не всегда, – говорил, между тем, Ру, опираясь спиной о стену. – Они почему-то думают, что они лучше, чем все остальные. Во всяком случае, я сам часто ловлю себя на этом, – добавил он, ударив себя в грудь, как будто чистосердечно раскаивался в содеянном. – Но это неправда. Вот именно. Потому что мы лучше лишь на фоне чужих недостатков, а не сами по себе… Подчеркиваю для идиотов! – заорал он, показывая пальцем на появившегося на пороге кабинета Мордехая – Не сами по себе, а на фоне других!.. Взять вон хотя бы Мордехая…

– Ну, начинается, – Мордехай с печалью посмотрел на Ру. – Ну что еще там не так?

– На фоне нашего премьера он, конечно, просто Бельмондо, – продолжал Ру, отклеившись от стены и сделав два-три неуверенных шага в сторону Мордехая. – Но вы послушайте только, что он говорит за своим столом, этот, с позволения сказать, деятель культуры!

– Я, пожалуй, пойду, – сказал осторожный Мордехай, направляясь в сторону выхода.

– Скатертью дорожка, – и Ру погрозил ему в спину кулаком.

– А ты у нас, значит, уже не еврей? – засмеялся всегда трезвый Левушка. – И давно?

– Я еврей новой формации, – сказал Ру, морща лоб. – Понятно? Новой… Эй, Давид, скажи им.

– Он еврей новой формации, – кивнул Давид. – И этим все сказано.

Кажется, это была шутка из какого-то анекдота. Возможно, он бы