Мозес - Константин Маркович Поповский

же, мы вечно пребываем в страхе быть опровергнутыми, а, вместе с тем, мы и не слишком крепко держимся за наши собственные суждения, ибо все, что мы знаем доподлинно об их объектах, это то, что они существуют, ничуть не заботясь о том, что мы о них думаем. Эта чужая свобода кажется нам столь же абсолютной, сколь и отвратительной. Отгородиться от нее можно только с помощью тех или иных суждений, оценок и мнений, которые сами по себе стоят столько же, сколько им противоположные. Они – только свидетельства нашего бессилия и затаенного страха. Поэтому познавать – значит не владеть и царствовать, но очерчивать магический круг, внутри которого можно мало-мальски сносно существовать, – круг, защищающий нас от чужой свободы, или от чего-то, что, быть может, еще и хуже всякой свободы. Тому, кто в этом убедился, остается, вероятно, только одно: предаваться размышлениям о сомнительности всех наших оценок и суждений, впрочем, оберегающих нас от того «мира», который, возможно, даже и не подозревает о нашем существовании. Будет ли это значить, что нам удалось вплотную подойти к разделяющей нас границе? Похоже, что нет. Ведь и высказанное здесь, как и все прочее, занято тем, что оберегает нас – хотя и на свой лад – от вторжения чужого. – Так может быть и вовсе оставить суждения и оценки? – Пожалуй, змее будет легче вернуться в сброшенную кожу».

21. Первое явление Иешуа из Назарета

Возможно, он так бы и не узнал никогда о том, что рабби Ицхак хранил, как зеницу ока, если бы в дело ни вмешался его величество случай. Обыкновенный случай, сэр, или другими словами, некое сплетение всевозможных и несплетаемых в иных случаях обстоятельств, которые с одинаковой долей вероятности можно было принять как за руку Провидения, так и за вполне объяснимое естественное явление, занимающее свое место в череде прочих явлений и, следовательно, не представляющее из себя ничего из ряда вон выходящего.

Всего лишь нечто такое, – говорила его мягкая, понимающая улыбка, – что настойчиво требует от тебя, чтобы ты сам принял решение, от которого, возможно, зависит твое будущее, а возможно, даже вся твоя жизнь.

– Человек, – говорил рабби, словно подталкивая тебя к самому краю бездны, в которой не было даже намека на устойчивость, – человек начинается там, где он принимает на себя пусть даже очень маленькую долю ответственности. Пока этого не происходит, он остается пустым перед лицом Божиим, и Всемогущий не видит его и не слышит его голоса, если даже человек этот творит историю или являет чудеса святости.

Случай, как материал для испытания твоей воли, сэр.

Как практическое руководство, которое если и не могло научить тебя творить вещи из ничего, то, по крайней мере, было в состоянии научить тебя давать ex nihilo имена вещам и событиям, делая их тем самым прозрачными и понятными, что было почти равносильно тому, как если бы ты дал им бытие.

– Если тебя интересует мое мнение, – сказал рабби Ицхак без тени кокетства, – то сам я придерживаюсь той точки зрения, что всякий случай, который кажется нам только нелепым стечением обстоятельств, на самом деле случился еще до сотворения мира и с тех пор пребывает в сокровищницах Благого, ожидая, пока Тот не позовет его, чтобы он занял свое место в царстве мировой гармонии, давая нам возможность понять смысл целого через один единственный ничтожный случай…

– Тем самым, – продолжал рабби Ицхак, негромко постукивая своей тростью по асфальту и держа Давида за рукав, – тем самым мы избегаем односторонности, которая утверждает или нелепую бессмысленность случая, либо же абсолютную осмысленность всего сущего, тогда как бессмысленность случая остается подлинной бессмысленностью, но лишь до тех пор, пока человек не даст этому случаю смысл, делая его понятным и прозрачным, со своей стороны сам принимая ответственность за то, что он совершил…

– Я думаю, – сказал он напоследок, – что Всемилостивый всегда поддерживает того, кто берет на свои плечи ответственность и на свой страх и риск берется говорить о своих проблемах так, словно Небесам больше нечем заняться, кроме как выслушивать наши жалобы и пожелания.

Потом он усмехнулся и добавил:

– Впрочем, я думаю, что по сравнению со многими людьми, Небеса чаще всего ведут себя гораздо деликатней.

– Нет сомнений, – согласился Давид.

Конечно, он прекрасно помнил этот день, – недолгую прогулку до поворота, откуда уже был виден Старый город и потом назад, к скамейке, с обязательно постеленной газетой, чтобы не запачкать плащ или брюки, а в завершение – пара кругов вокруг длинной клумбы, на которой ничего не росло, чтобы потом повернуть домой, на второй этаж, в ожидании, когда госпожа Хана принесет поднос с уже разлитым чаем и слегка пожурит тебя за то, что ты совсем нас бросил и не появляешься уже какую неделю, а в ответ твои извинения со ссылкой на эту чертову работу, от которой, пожалуй, забудешь не только все свои обещания, но и то, как тебя зовут. И все это под дымящийся, горячий, ароматный чай и мерный стук старых настенных часов, которые, будь они поразговорчивее, могли бы, наверное, предупредить сидящих за столом в кабинете рабби о приближении того, что они, не слишком вдаваясь в детали, называли случайностью или случаем, жаль вот только, что это предупрежденное уже не могло считаться случайным, поскольку случайное, как известно, всегда является без предупреждения, как снег на голову или как сердечный приступ, или как этот жирный воробей, влетевший вдруг через открытую форточку в кабинет рабби, чтобы устроить тут форменный разгром, хорошо хоть ушедшая госпожа Хана не могла видеть все эти безобразия, которые учинила ополоумевшая от страха птица, – разбитый плафон, опрокинутая ваза с сушеными цветами, разлетевшиеся по кабинету бумаги, покосившиеся застекленные рисунки. В довершение ко всему мерзкая птица нагадила от страха на стол, прямо на лежавшее в хрустальной вазочке печенье, после чего попыталась сесть на одну из висящих на стене в раме фотографий, отчего та сорвалась с гвоздя и упала, ударившись напоследок о дверцы закрытого шкафа, отчего те распахнулись, вывалив на пол его содержимое в виде разлетевшихся по полу десятка упавших книжек.

Последняя из упавших книг раскрылась прямо перед ботинками Давида. Нагнувшись, он прочитал на титуле название: «Святое Евангелие». И чуть ниже, мелким шрифтом; «Израильское общество Евреи за Иисуса».

Возможно, что рабби Ицхак непроизвольно дернулся в этот самый момент, словно хотел закрыть собой эту предательскую книжку, так некстати вывалившуюся из потайного места. Как бы то ни было, это движение осталось в памяти Давида, впрочем, точно так же, как и его собственное, направленное, конечно, прочь от этой предательской книжонки, словно ее листы были