Мозес - Константин Маркович Поповский

не услышат его. Пожалуй, Мозес, это было похоже на воровскую фомку, которой крушился не поддающийся до того замок. На отмычки, под чей легкий звон щелкал и поддавался капризный замок, чтобы впустить тебя туда, куда ты всегда хотел, войти. На первое, попавшееся под руку оружие, способное крушить все подряд, так что Небеса должны были рухнуть вместе со своей чертовой справедливостью, больше похожей на дешевую лотерею, в которой тебе достается все что угодно, кроме того, что тебе действительно нужно.

– Бедный Вертер, – сказал кто-то.

– Да, – сказал Давид. – Бедный, бедный Вертер.

– Ты это серьезно? – спросила Анна.

– А ты как думаешь?

– Ну, – она слегка пожала плечами и посмотрела на него так, словно у него на лице было написано как раз именно то, что он пытался скрыть.

Потом она добавила:

– Мне кажется, что на самом деле об этом никто ничего толком не знает. Никто и ничего.

– Неутешительно, – сказал Давид.

– С одной стороны, конечно. Но если посмотреть с другой, то окажется, что мы уже так далеко ушли от Бога, что, может быть, можем надеяться встретить Его на другой стороне.

– Браво, – сказал Феликс и иронически похлопал в ладоши. – Когда женщина говорит о Боге, я начинаю Ему сочувствовать.

– Мне кажется, ты не оценил, – сказал Давид, радуясь удачной фразе, которую сказала Анна.

– Давайте лучше вернемся к нашим баранам, – сказал Феликс. – Если я тебя правильно понял, из всех известных нам добродетелей упрямство самое добродетельное.

– Что-то в этом роде, – сказал Давид, не чувствуя ни малейшего желания вновь ввязываться в богословские тонкости.

– То есть, это то, о чем в известной тебе книге говорится – стучите и отворят вам?

– Совершенно верно, – согласился Давид. – А поскольку стучать совершенно все равно где, то тащиться для этого в монастырь, совершенно необязательно.

– Только не начинайте все сначала, – сказал Левушка.

– Слышал, Грегори? – спросил Ру, похлопав сидящего Грегори по плечу. – Ну что, пойдешь теперь в монастырь?

– Конечно, – сказал Грегори, отрываясь от книги. – Это есть мой долг.

Затем он отложил в сторону книгу, взял бутылку водки, налил до половины в свой стакан и быстро его выпил, никого не дожидаясь.

Некоторое время в комнате стояла тишина.

– Однако, – сказала, наконец, Ольга. – Я молчу.

– По-моему, на наших глазах разворачивается некоторая метаморфоза, – не совсем уверенно сказал Левушка, – Мирный и в меру тихий ирландец мало-помалу превращается в ярого православного фундаменталиста… Зрелище не для слабонервных.

– Ничего себе, – Ру с уважением посмотрел на Грегори. – Оказывается, ты еще и алкоголик.

– Я есть чистокровный ирландец, – с гордостью сказал Грегори, не без изящества занюхивая водку рукавом, как научил его Ру. – Я должен идти в монастырь, чтобы молить… – Он задрал голову и показал пальцем в потолок.

– Молиться, – поправил Ру.

– Молиться, – повторил Грегори. – Я молиться за мой брат. Потому что это мой долг.

С уважением присвистнув, Давид поинтересовался судьбой брата, впрочем, уже догадываясь, каким будет ответ.

– Он умер, – сказала Анна.

– Вернее, застрелился, – добавила Ольга.

– Извини, – сказал Давид. – Мы не знали.

– Он мне рассказывал, – сказала Анна. – Несчастная любовь. И прямо в висок.

– Ах, вот оно что, – сказал Давид. – Ирландский Вертер.

– Да, – сказал Грегори, прикладывая вытянутый указательный палец к виску. Затем он полез в нагрудный карман и достал оттуда бумажник, из которого вынул фотографию брата.

Совсем еще мальчишка, белобрысый и худой, к тому же, похоже, даже не начавший еще как следует бриться. Слово «любовь» было рядом с этой фотографией, мягко говоря, не совсем уместно.

– Поэтому… мы должны молиться, пока Бог не исполнял наши просьбы, – сказал Грегори, неожиданно почти без акцента. Глаза его после выпитого стакана водки слегка фосфоресцировали и казались вполне безумными. Давид не удивился бы, если бы он пошел вдруг в соседнюю комнату и выпустил бы там себе в лоб пулю, мотивируя необходимость этого спасением брата.

– А вот это действительно похоже на Вертера, – сказал Ру. – Знаешь, как это называется?

Он наклонился в сторону Грегори и сказал:

– Вообще-то, это называется бунт… Знаешь такое слово?

– Бунт, – отозвался Грегори, пытаясь понять. – Почему?

– Потому, – сказал Ру. – Потому что все знают, что Бога нельзя вынудить, но, при этом, все, почему-то, заняты именно этим…Ты ведь и сам идешь в монастырь для того, чтобы заставить Бога простить твоего брата, как будто Он сам не знает, кого и когда ему лучше прощать… Вот это и называется – бунт.

– Почему?

На лице Грегори появилась вдруг какое-то растерянное выражение.

– Потому что ты идешь в монастырь, чтобы принудить Бога сделать то, что ты хочешь. Вместе со всеми этими монахами, православными и католиками, которые только тем и занимались всю жизнь, что пытались вынудить Бога, чтобы Он сделал так, как они считают нужным.

– Это мой долг, – сказал Грегори, с тревогой глядя на Ру. Губы его беззвучно шевелились, словно он читал молитву или пытался вспомнить что-то забытое.

– Иногда мне кажется, что я нахожусь в сумасшедшем доме, – вполголоса сказал Феликс.

– Ты находишься в Лимбе, – утешил его Левушка.

– Я так и думал, – Феликс пожал плечами. Потом он сказал:

– Может, все-таки нальете?

– И мне, – протянула свой бокал Ольга.

– Мне кажется, тебе достаточно, – сказала Анна.

– Это с какой стороны посмотреть.

– С обоих.

– Я вижу, что с взаимопониманием у вас все в порядке, – сказал Ру.

– Еще как, – подтвердила Анна.

– Значит, – сказал, наконец, Грегори, морща лоб и продолжая смотреть на Ру. – Значит…

Было видно, что какая-то еще не отчетливая, но уже тревожная мысль пытается выразить себя с помощью тех немногих слов, которые он знал.

– Значит, – сказал он, смешно морща лоб, – надо пойти в монастырь… Так?.. Потому что надо молиться о брате… А с другой сторона, туда нельзя ходить, потому что… потому что Бог сам знает, что… Да?

– Браво! – сказал Левушка. – Видали?

– Мне надо это подумать, – сказал Грегори, вновь возвращаясь к своей книге.

– Ну, ну, – сказал Ру.

– Между прочим, я вспомнила одну замечательную историю, которая, мне кажется, имеет отношение к нашей теме, – сказала Анна. – Хотите? В двух словах?

– Конечно, – сказал Левушка.

И опять Давид ненароком отметил эту едва заметную улыбку, которой не было никакого объяснения.

– Только не увлекайся, – попросил Феликс.

– Она коротенькая. В одном монастыре жил повар, у которого был отвратительный характер. Братия его просто ненавидела и желала ему смерти. А потом он умер, и вся братия радовалась этому, пока настоятелю монастыря во сне явился архангел Гавриил, который сказал ему: «Знай, что повар, которого вы так не любили, уже в раю, вместе с великими святыми и подвижниками». «Но как же так! – закричал отец настоятель. – Где же небесная справедливость? Разве не был он самым ужасным созданием, которого обходила стороной вся братия, разве это не он гневался каждый день без причины, кричал и оскорблял всех ужасными ругательствами, богохульствуя с раннего утра до позднего вечера? И теперь он вкушает блаженство вместе со святыми?» – «Конечно, ты прав,– сказал ему в ответ архангел Гавриил. – Но тебе следует знать, что этому несчастному было предначертано судьбой