«Какаду» - Рышард Клысь

Монтер нервно заморгал, он сразу догадался, что я намерен предпринять, лицо его дрогнуло, но он спокойно пожал мне руку.

— То, что ты хочешь сделать, очень рискованно.

— Подскажи мне лучший выход.

— Проклятие!

— Если я не войду в этот вагон, нас всех схватят.

— Да.

— Попробую. Может, удастся. Пока что иного выхода не вижу.

Жандармы находились уже метрах в двадцати от нас, с каждой секундой они все приближались, однако нужно было подождать, пока они подойдут еще ближе, в этой обстановке следовало проявлять полное спокойствие и хладнокровие, задача нелегкая, но тем не менее никак нельзя было обнаружить, как важно для нас избежать этой встречи, поэтому мы ни в коем случае не должны были ни спешить, ни нервничать. Меня била лихорадка, и, когда я снова обратился к Монтеру, мой голос так прерывался и дрожал от волнения, что я едва мог говорить.

— Когда едешь в Берлин?

— Завтра.

— Праздник проведешь с семьей?

— Да.

— Жаль, что не можем поехать вместе.

— Мне тоже.

— Надеюсь, еще встретимся.

— Позвони завтра.

— Но ты ведь должен уехать.

— Да, но только вечером.

— Я позвоню в «Какаду».

— Во сколько?

— Давай договоримся.

— Лучше утром. Скажем, часов в одиннадцать.

— Отлично.

— Буду ждать звонка. В это время я всегда дома.

— Прекрасно. Непременно позвоню, лишь бы нас быстро соединили.

— Но ведь завтра праздник.

— Возможно, я буду занят…

— Понимаю. Но если удастся, все-таки позвони.

— Да, да, если удастся, непременно позвоню.

Я взглянул на вагон, в который должен был сесть. В открытом окне снова показался стройный офицер, он посмотрел на меня, потом бросил взгляд на приближающихся жандармов и улыбнулся: видимо, решил, что я немец, — ну что ж, тем лучше, жандармы уже были в нескольких шагах от нас; Монтер внешне выглядел спокойным, и только по глазам его было видно, что нервы у него напряжены до предела, он отпустил мою руку и громко сказал:

— Передай привет Монике. И скажи ей, что Вилли прислал мне письмо.

— Да. Спасибо. Передам.

Жандармы уже почти подошли к нам, когда Монтер щелкнул каблуками и попрощался со мной, выбросив руку вперед; они медленно проходили мимо нас, и я очень отчетливо видел их каменные лица, их руки, сжимавшие приклады автоматов; они миновали нас, я взял чемодан и, садясь в вагон, все еще слышал нестерпимый, режущий ухо ритмичный топот их тяжелых, подбитых гвоздями сапог; не поворачивая головы, я одним рывком втащил в вагон свой чемодан и оказался в коридоре рядом с улыбающимся майором, который вежливо открывал передо мною дверь купе.

IV

Сочельник: В поезде

Итак, мне еще раз повезло в этой странной игре, где наименьшей ставкой была чужая жизнь, а наибольшей — собственная. Не однажды я уже разыгрывал партию в свою пользу, прибегая даже к мистификации, от которой никогда не отказывался, если меня к этому вынуждал противник и создавшееся положение, но сейчас я отдавал себе отчет в том, что игра только началась и в зависимости от обстоятельств и удачи либо я ее выиграю, либо, что также не исключено, вообще не встану из-за стола, ибо мои партнеры не любят проигрывать, а если вдобавок они вовремя сообразят, что я игрок, которого разыскивают все полицейские службы страны, то нелегко мне будет выйти из игры, которую сам же затеял.

Чемодан с грузом покоился на полке в купе майора вермахта, а я ехал в неосвещенном, чудовищно набитом вагоне третьего класса, в полумраке и духоте, но зато с почти уже забытым чувством полной безопасности и даже беззаботности. Я был всего лишь обыкновенным пассажиром без вещей, новую эту роль я принял с радостью, нервы успокоились, и впереди у меня достаточно времени, чтобы не спеша покурить и обдумать план дальнейших действий. Наконец, после долгого раздумья, я пришел к выводу, что правильнее всего будет на ближайшей же остановке пойти за чемоданом и снова вернуться сюда, не следовало оставлять груз в немецком вагоне, хотя это было наиболее подходящее и надежное для него место, но мое отсутствие могло в конечном счете вызвать беспокойство и вполне обоснованные подозрения у едущего в одиночестве офицера — нет, мне нельзя так рисковать.

Поезд уже с час был в пути, когда я наконец решился осуществить свой план. До ближайшей остановки около получаса езды, в моем распоряжении оставалось не так уж много времени; я осторожно открыл дверь, вопреки предупреждениям и уговорам спутников, и стал медленно пробираться по обледеневшим подножкам в сторону вагона первого класса. Другой возможности у меня не было, поезд состоял из очень старых вагонов, внутренних переходов не существовало, зато вдоль всех вагонов шли подножки, и по ним можно было пройти весь состав в любом направлении; я знал об этом, и в другое время года такая вылазка не представляла бы для меня особого труда, но сейчас стоял мороз, резкий северный ветер буквально сбивал с ног, вдобавок ко всему поднялась настоящая вьюга, поэтому не успел я добраться до конца вагона, как уже начал жалеть о предпринятой попытке — риск был слишком велик, — тем не менее надо было любой ценой забрать груз из-под опеки майора и еще до остановки поезда на ближайшей станции вернуться с чемоданом назад. Я думал об этом и еще о множестве других дел, а ледяной ветер хлестал меня по лицу крупинками слипшегося снега с такой силой, что я вынужден был закрыть глаза и спрятать лицо в воротник пальто; так я довольно долго ехал, не двигаясь с места и уцепившись за железные поручни двери, а когда ветер немного стих и с крыши вагона перестал сыпать снег, снова осторожно двинулся вперед, тщательно ощупывая ногой каждую обледеневшую и скользкую подножку, по которой приходилось перебираться к очередному вагону. Любое неосторожное движение могло привести к гибели, я пробрался всего лишь вдоль двух вагонов, когда сверху на меня свалилась такая куча снега, что мне пришлось вторично остановиться, снег совсем засыпал мне глаза, а поезд, стуча колесами, мчался вперед, словно обезумев. Когда же наконец я смог что-то разглядеть, то увидел, что мы проезжаем по совершенно безлюдной местности, среди белых гор и карликовых деревьев, бесшумно уплывавших назад; и мне вдруг почудилось, что все это уже когда-то со мной было, что однажды суровой вьюжной ночью я уже ехал так, на ступеньках вагона, но самым странным из всего этого было овладевшее мною ощущение, что все, что я делаю, ужасная бессмыслица, и сам я показался себе никчемным, слабым и беспомощным, ведь ничего не стоило погибнуть из-за одного неосторожного шага; и тут, только мне пришло это в голову, меня охватил такой панический страх, что долгое время я был не в состоянии сдвинуться с места, но в конце концов все же превозмог себя и снова медленно двинулся вперед.

Еще немного — и я вернулся бы обратно, хотя был уже близок к цели; дальнейший путь с каждой минутой становился все труднее и труднее, усилие, которое мне пришлось сделать, чтобы преодолеть последний отрезок пути, было поистине нечеловеческим. Я добрался до места, где снег на подножке превратился в груду льда, и всякий раз, когда я ставил на нее ногу, она соскальзывала вниз, к мчавшейся в противоположную сторону земле, руки мои неимоверно устали, а ладони окоченели до такой степени, что временами я их совершенно не чувствовал; я был близок к полному отчаянию, двигаться вперед заставляла меня только мысль о том, что, бросив груз без присмотра, я легко могу лишиться его совсем. Ничего не оставалось, как снова и снова ставить ногу на злополучную подножку; я то чертыхался, то стонал от огромного напряжения, но в конце концов все же удалось преодолеть и это препятствие — всю длину покрытой льдом ступеньки я прополз на коленях, судорожно вцепившись руками в поручни. Наконец я достиг цели, открыл дверь и буквально вполз в тамбур вагона; от усталости дрожали колени, и я вынужден был опереться спиной о стену, иначе, казалось, я упаду.

Я вынул пачку сигарет, закурил, переложил пистолет из пиджака во внутренний карман пальто и долго еще стоял в тамбуре, лихорадочно растирая окоченевшие руки. А когда наконец пальцы согрелись, снял с правой руки перчатку и, зажав в ладони пистолет, осторожно вошел в купе. Чемодан лежал там, где я его положил. Успокоившись, я взглянул на майора, который сидел возле окна на мягком, обитом зеленой кожей диване, и в синеватом свете затемненной лампочки увидел его красивое лицо и внимательно наблюдавшие за мной глаза.

— Ну, до сих пор все шло как нельзя лучше, — неожиданно произнес майор на чистейшем польском языке. — Но боюсь, что удача может в конце концов вам изменить. Вы не допускаете этого?

Я не сразу нашелся что ответить, слишком уж все было неожиданно, меня поразила уверенность, с какой этот человек обратился ко мне, — видно, он был убежден, что я поляк; я стоял, не двигаясь с места, пристально всматриваясь в офицера, который, так же как и я, держал руку в кармане, и вдруг мне показалось, что сквозь сукно шинели я отчетливо различаю очертания направленного на меня пистолета; я понимал, что в любой момент он может выстрелить, и поэтому ждал, ни на секунду не отрывая глаз от его лица с поблескивающими глазами; в напряженной тишине отчетливо слышался все нарастающий шум нашего прерывистого дыхания, но, так как я все еще молчал, первым заговорил майор: