«Какаду» - Рышард Клысь

Он открыл глаза и посмотрел на меня выжидающе, будто надеясь, что я подхвачу предложенную тему, однако я молчал и, словно зверь, загнанный в западню и ищущий из нее выхода, внимательно и настороженно следил за каждым его движением.

Меня взволновало неожиданное решение майора, его согласие помочь захватило меня врасплох, впрочем, я сразу же догадался, что не страх смерти руководил им, когда он давал свое согласие. Сразу же, после первых реплик, которыми мы обменялись, мне стало ясно, что передо мною игрок высокого класса, наделенный поразительным, несокрушимым спокойствием, исключительным самообладанием и вместе с тем достойной восхищения непринужденностью. Тут меня вдруг осенило: настоящая игра только начинается, ибо ни его, ни меня не может устроить двусмысленное положение, в котором мы все еще находимся. Я по крайней мере вовсе не собирался лишиться по его милости всего того, чего мне удалось добиться с таким риском, при столь запутанном стечении обстоятельств, отнюдь не благоприятных для меня с самого начала пути.

Я понимал всю трудность своего положения и полностью сознавал, какие последствия может повлечь за собою эта игра, которую затеял я сам, не догадываясь, чем она обернется, но вот возникли новые осложнения, не дающие мне возможности выйти из нее даже при помощи крайних средств: я оказался разоблаченным, моя профессия была раскрыта; и это меня унижало, хотя вместе с тем я отлично понимал, что другого выхода у меня не было и, если бы я не сел в это купе, ни мне, ни Монтеру и его парням не удалось бы избежать столкновения с жандармами, а его исход мог оказаться для нас роковым, чего пока нельзя сказать о том рискованном шаге, на который я решился. И, прикинув все это, я почувствовал своего рода облегчение — уж лучше так, а не иначе. Еще раз можно проверить себя перед лицом событий, развития которых нельзя предвидеть. Я опасался попасть в ловушку, но в данном положении не оставалось ничего другого, как согласиться на эту странную игру, полушутливый-полуиронический характер которой меня все больше занимал, и я решил не покидать купе, справедливо рассудив, что лучше держать противника под наблюдением — так он хотя бы некоторое время ничего не сможет против меня предпринять.

— Кроме вас, кто-нибудь знает о существовании этого груза?

Майор поднял веки, посмотрел на меня серьезно и спокойно ответил:

— Нет. Я никому ничего не говорил.

— Почему?

— Вас это удивляет, правда? — спросил он с усмешкой. — Так вот, я не сделал этого, потому что мне было интересно проверить, как долго можно играть с огнем. Однако вы вернулись, и даже раньше, чем я предполагал. Независимо от того, как бы я себя вел в данном случае — так или иначе, — вы все равно в конце концов попадетесь. Поэтому я решил сделать вид, что ни о чем не знаю, и ждать, чем это кончится. Согласитесь, все это может оказаться весьма забавным.

— Да. Может, и так, хотя вы выбрали довольно опасный вид развлечения…

— Вот именно. Я люблю такого рода развлечения…

— Понимаю. Но все равно вы поступили слишком рискованно.

— Время покажет, кто из нас больше рискует.

— Да.

— Надеюсь, это происшествие принесет мне известное удовлетворение.

— Все зависит от того, чего вы ждете от хода событий и от меня лично. Но могу уже сейчас вас заверить, что, даже если вы окажетесь неблагоразумным, я сделаю все от меня зависящее, чтобы вы за время путешествия успели полностью насладиться моим обществом, хотя у вас наверняка нет уже такого желания.

— Я сказал, что помогу вам.

— На это я и рассчитываю.

— Не исключено, однако, что возникнут обстоятельства, при которых даже моя помощь ничего вам не даст.

— Я не стану требовать от вас ничего невозможного.

— Отлично.

Поезд замедлил бег, мы оба знали, что приближаемся к станции, я отошел от двери и стал у окна, прикрытого темной занавеской, а потом чуть-чуть отодвинул ее и, не выпуская из рук пистолета, выглянул.

Мы приближались к Енджееву; сперва я увидел костел и старый монастырь на окраине городка, а потом первые дома, казавшиеся угрюмыми и темными в снежной дымке. Поезд резко затормозил, и наш вагон остановился возле здания вокзала; пассажиров было немного, на открытой платформе я заметил нескольких полицейских, но они не двигались, и совсем не похоже было, чтобы поезд задержался здесь дольше обычного. К нашему вагону никто не подходил, на перроне маячили уже только одни полицейские, слышались голоса пассажиров и призывы железнодорожников, потом раздался треск захлопнувшихся дверей и гудок паровоза. Я с облегчением вздохнул и посмотрел на майора.

— Едем! Если так пойдет и дальше, боюсь, вволю позабавиться на мой счет вам вряд ли удастся.

— Впереди еще половина пути.

— Да, это верно.

— Так что может случиться еще много интересного.

— Не знаю, чего вы ждете от этого путешествия. Но неужели минувшие годы, война, которую вы сами развязали, не насытили вас сильными впечатлениями?..

Майор пожал плечами и внимательно посмотрел на меня.

— Дело не в сильных впечатлениях. Вы, видно, все еще причисляете меня к той категории глупцов, которым доставляет удовольствие убивать, бросать гранаты и целыми неделями торчать в окопах. Но это не так. А если я испытывал за эти годы некоторое удовлетворение, то оно обусловлено чисто личными переживаниями и наблюдениями, которыми я даже не мог поделиться со своими земляками.

— Понимаю…

Я все смотрел в окно, мы снова мчались через белую пустыню, но пейзаж изменился, не было ни гор, ни лесов, лишь огромное пространство плоской, засыпанной снегом земли. Вдруг ни с того ни с сего у меня страшно заломило плечи, и лишь немного погодя я сообразил, что это реакция мускулов на те неимоверные усилия, с которыми пришлось ползком пробираться по подножкам; будь я послабее, сделай я хоть одно неосторожное движение, сейчас на мое тело уже падал бы снег, а спустя какое-то время обходчики нашли бы его окоченевшим, застывшим, и никто никогда не узнал бы правды ни обо мне, ни о том, как я погиб. Я думал об этом без всякого волнения, будто это вовсе и не касалось меня, и продолжал наблюдать за майором, который сидел не шевелясь, удобно расположившись на обитом кожей диване; я смотрел на него и вдруг с удивлением отметил, что атмосфера враждебности куда-то исчезла, меня это вовсе не радовало, я любил в такого рода обстоятельствах чувствовать глубокую ненависть противника, это облегчало мне борьбу, придавало уверенности, наконец, избавляло от угрызений совести, когда доводилось убивать. Однако на сей раз происходило нечто такое, от чего я вдруг почувствовал себя внутренне разоруженным, и это не могло меня не беспокоить; к тому же я еще мучился мыслью, что мой противник с самого начала задал игре тот тон, который его устраивал, а это опасно, надо как-то себя оградить, не выдавать овладевшего мною настроения, нельзя показывать, что я признаю его временный перевес, надо по-прежнему держаться хозяином положения, хотя с каждой минутой это становится все труднее. Я отошел от окна и уселся на мягком и удобном диване, вытянув перед собою ноги. Майор приглядывался ко мне с возрастающим интересом.

— Сколько вам лет? — спросил он.

— Сорок.

— Вы выглядите значительно моложе. Я дал бы вам года двадцать три, не больше.

— Я солгал. Мне двадцать четыре.

— Значит, я ошибся только на год.

— Это не имеет никакого значения.

— Вы полагаете, один-два года в жизни человека ничего не значат?

— Этого я не говорил.

Майор рассмеялся:

— Все это очень смешно.

— Что именно?

— Вся ситуация в целом, наша необыкновенная встреча, наконец, путешествие в этом купе. Ведь правда смешно?

— Как кому.

— Мы скоро расстанемся.

— Наверно.

— Вы выходите в Кракове?

— Не знаю.

— Как, вы не знаете, куда едете?

— Знаю только, куда хотел бы приехать. А это не одно и то же.

Майор молча кивнул, потом как-то неопределенно махнул рукой — смысл этого жеста я не уловил, — снова закурил и, секунду подумав, спросил:

— Зачем вы все это делаете? Пожалуйста, ответьте мне…

Движением головы он указал на чемодан, лежавший на полке, и мне почудилось, что на лице его появилось выражение мучительного раздумья; он слегка наклонился в мою сторону, и на его гладком неподвижном лбу собрались поперечные морщины, однако в тот момент меня интересовали только его руки, белые, холеные руки, в которых чувствовалась скрытая сила. Глядя на них, я потянулся к шарфу, снял его с шеи и расстегнул пальто: мне неожиданно стало очень жарко.

— Итак?

— А зачем вы носите этот мундир, майор? — спросил я его со злостью. — И что вы ищете в этой стране?

— Идет война. Это, вероятно, все объясняет?