«Какаду» - Рышард Клысь
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Они так ломились в дверь, что, наверно, было слышно в ближайшем полицейском участке. Я только — удивляюсь, как это мы все не попали в дьявольскую переделку…
Монтер задумчиво кивнул головой.
— Я велел им ждать меня здесь, в коридоре, — пояснил он усталым голосом. — Они не имели права ни стучать в дверь, ни с кем-нибудь заговаривать, ни предпринимать что-либо без моего ведома…
— Это моя вина! — снова вмешался хозяин «Какаду». — Я не знал, что у вас есть условный сигнал…
Монтер сдвинул шляпу на затылок, удобно расположился на стуле, бросил мрачный взгляд на своих парней и промолвил с плохо скрываемой злостью:
— Да, Хмурый, ты прав. Я поручил это дело круглым идиотам, которые не смогли даже запомнить того, что им было сказано, хотя именно в этом и заключалась их прямая обязанность…
— Хватит об этом, — неожиданно отозвался один из них, в котором я узнал субъекта в кожаном пальто, вертевшегося под окном, и которого все время принимал за шпика.
— Заткнись, Ворон, — рявкнул Монтер. — Это касается также и тебя. Comprenez-vous?[9]
— Понимаю, — ответил Ворон. — Каждый раз в жизни случается какая-нибудь дурацкая история. Сегодня, видно, наш день, потому так и вышло.
— Не накликал бы ты беду, Ворон, — уже спокойно сказал Монтер. — Если так будет продолжаться, можешь уже сейчас прочесть заупокойную.
— Ладно, — засмеялся Ворон, — прочту литанию и дьяволу, и господу богу. На всякий случай. Еще не известно, кому мы больше нравимся.
— Молись, Ворон, — согласился Монтер.
Он внимательно посмотрел на обрюзгшее, красное лицо хозяина «Какаду», и мне показалось, что за весь этот инцидент он больше всего сердит именно на него, хотя хозяин тут вовсе ни при чем, а потом уже произнес неторопливо, с присущим ему акцентом:
— Послушай, Ваня! Мы ужасно голодны. С самого утра у нас ничего не было во рту. Принеси что-нибудь поесть и четвертинку водки.
— Может быть, жареной колбасы?
— Voilà![10] И четвертинку.
— Будет исполнено!
Хозяин «Какаду» тщательно обмахнул салфеткой скатерть, высыпал на поднос из пепельницы окурки и только после этого ушел на кухню. Люди Монтера уселись вокруг стола, не снимая ни шляп, ни мокрой от таявшего снега верхней одежды, от которой в хорошо нагретом помещении вскоре сильно запахло чем-то кислым; я стоял в стороне, все еще злясь на этих парней, а они ведь пришли сюда только затем, чтобы в случае чего прикрыть меня от атаки полиции, готовые, как и я, драться насмерть. В тот день они были заслоном, перед ними стояла нелегкая задача, тяжелая обязанность, и в начале пути им угрожала большая опасность, чем мне, — они это сознавали, но готовы были на риск ради общего дела, презирая смерть, как многие молодые парни, не успевшие еще узнать настоящую цену жизни. И все же сейчас они были для меня чужими, я смотрел на этих ребят и не чувствовал к ним никакой симпатии, а если их судьба в какой-то мере меня и интересовала, то лишь настолько, насколько необходимой будет их помощь в той задаче, которую мне предстоит решить. Я понимал, что, возможно, мы никогда больше в жизни не встретимся, и это сразу же освобождало меня от общепринятых любезностей, которых я терпеть не мог и с которыми редко считался даже в общении с теми людьми, с кем стремился сохранить дружеские отношения. Монтер долго молчал, глубоко задумавшись, а потом вытащил из кармана пачку немецких сигарет, бросил ее на стол и — неожиданно для всех — разразился громким непринужденным смехом.
— Что это тебя так развеселило? — спросил я колко.
— Ох, негодяи! — сказал он, ласково глядя на своих парней. — Просто закоренелые тупицы! Представляю, как ты себя чувствовал в этой зарешеченной дыре, когда они ломились в дверь.
— Я все время был уверен, что это полиция…
— Oui[11]. Так я и подумал.
Я взглянул на Ворона: мне было интересно, какое впечатление произвели на него мои слова и понял ли этот паренек со светлой рыжеватой шевелюрой и зелеными глазами, к чему мог привести его безрассудный поступок, я искал на его лице понимания моей тревоги и беспокойства, но, кроме веселых искорок, не заметил в его взгляде ничего, что могло бы принести мне хоть некоторое удовлетворение, — этот парень вовсе не чувствовал себя виноватым, поэтому, сердито насупив брови, я смотрел на него почти враждебно; но тут Ворон наклонился над столом и спросил:
— Ты видел меня через окно?
— Да.
— И видел, как я разговаривал с полицейским?..
— Видел.
— Проклятие! — выругался он. — Ты, наверно, принял меня за шпика?
— Да.
— А знаешь, я ведь собирался подойти к окну. Мне помешало только присутствие полицейского…
— Тебе повезло, дурень! — взорвался я. — Ты, наверно, и в самом деле решил, что я приехал сюда только затем, чтобы продырявить твою башку?!
Товарищи посмотрели друг на друга и громко расхохотались. Ворон наклонился над столом еще ниже, а потом с озабоченным выражением протянул мне руку.
— Дай лапу, Хмурый, — сказал он серьезно. — И ради бога, не сердись. Я чувствую себя сейчас круглым идиотом. Буду осторожнее…
— Ладно. Забудем об этом. К счастью, все обошлось благополучно.
Я пожал руку Ворона, взял у него сигарету, Монтер пододвинул мне стул и жестом пригласил сесть. Настроение в комнате сразу изменилось, я увидел вокруг улыбающиеся, приветливые лица, мы уже освоились друг с другом, смех разрядил возникшее было напряжение, однако меня все еще била нервная дрожь, а быть может, это был озноб, и мне пришлось крепко стиснуть зубы; я сел возле Монтера, напротив двери, и спросил:
— С грузом все в порядке?
— Да, — ответил Монтер.
— Когда отправляется поезд?
— Через полчаса.
— Успеем?
— Конечно. Успеем и поесть, и выпить по рюмке. Надо согреться. Мы совсем закоченели.
Я молча кивнул головой. В комнату, неся громадный поднос, уставленный тарелками, вошел хозяин «Какаду»; на тарелках дымились внушительные порции жареной колбасы, на столе появился еще хлеб, соленые огурцы и бутылка водки. Хозяин молча наполнил рюмки и тотчас удалился.
— Я не буду пить.
— Ты что, записался в трезвенники? — спросил Монтер.
— Нет. Просто осторожность, — объяснил я. — Осторожность или интуиция, это как угодно. Мне надо ехать. Никогда не знаешь, что может случиться в дороге. И хотелось бы, чтоб голова была ясная. Это ты в состоянии понять?
— Все еще задираешься?
— А ты считаешь, что я не имею права отказаться от водки?
— Ах, mon ami[12], — ответил он. — Ты всегда прав.
Он повернулся к товарищам и поднял рюмку.
— Ваше здоровье, ребята!
— Будь здоров.
Голодные и озябшие парни с удовольствием выпили и жадно набросились на еду. Мне не хотелось есть, я закурил другую сигарету и, с нетерпением ожидая, когда ребята кончат ужин, смотрел на них, на Монтера и поражался тому, как он изменился. Когда мы начинали наше дело, он казался совсем молодым человеком, а сейчас ему можно было дать по меньшей мере лет сорок. Тогда это был красивый, стройный юноша, а теперь — пожилой человек с седыми висками. Боже мой, и неудивительно, такая работа могла хоть кого извести, ведь все это время мы жили в постоянной тревоге, нервы были напряжены до предела. Даже ночью нам приходилось быть готовыми к любым неожиданностям, даже сон не давал полного покоя. Сколько же лет миновало с нашей первой встречи с Монтером? Пять, девять, пятнадцать — нет, всего лишь три года; три осени, три лета, три зимы, а мне казалось, что прошла вечность.
Я сидел на стуле лицом к двери, смотрел на Монтера и его друзей, нам пора было уходить из «Какаду», время набирало иной темп, теперь оно мчалось, словно бешеная собака, с каждой секундой приближая нас к отходу поезда; уже пробило восемнадцать часов, я беспокоился, но старался этого не показывать, нельзя же было лишать их возможности перекусить и немного отдохнуть. Они ели молча, торопливо, не глядя по сторонам, отгороженные друг от друга молчанием, каждый был занят своим делом; я отлично понимал, что означает эта полная грозной сосредоточенности тишина: они тоже ощущали натиск времени, неумолимо толкавшего нас в этот вечер навстречу событиям, которые трудно было предвидеть, впрочем, их задача показалась мне сейчас по-детски легкой: им надо проводить меня к поезду, только к поезду, а там в течение трех долгих часов езды и трех долгих стоянок я буду предоставлен самому себе. В конце пути меня должны встретить люди и принять груз — так замыкался круг неотложных дел этого дня, который все еще длился и должен был длиться до полуночи.
Итак, я сидел неподвижно на стуле, лицом к двери, прислушивался к доносившимся из коридора голосам и смотрел на Монтера и его парней.