«Я, может быть, очень был бы рад умереть» - Руй Кардозу Мартинш

дар, который Христос даровал нам, необходимость возлюбить даже нашего злейшего врага, подставить другую щёку, если кто-то ударил нас, не семь раз, но семьдесят раз по семь. Но это очень хрупкий дар, и мы должны взращивать его как цветок в горшке, поливать и ухаживать за ним каждый день. Это даже Епископу не всегда удаётся, – повторяет он.

– В наши дни, всё, что длится долго, воспринимается как утомительное и надоедливое. Даже СМИ жаждут новых образов, события для них второстепенны.

Одна из его излюбленных тем. Но на этом он не останавливается.

– Я вижу в тебе, сын мой, много сомнений. Мятущаяся душа… в больном теле? Но также сила и стойкость.

– Вы так думаете?…

– Позволь мне привести пример. Иногда молодёжь критикует, недооценивает, высмеивает целибат. Выбор Царства Божия, заключённый в безбрачии, требует постоянного стремления к верности, а также верного взращивания устремлений… аскетизм… сбалансированное поведение. Но никогда не поздно войти в это Царство.

Это становится забавным. Вернее, этого следовало ожидать.

– Мне жаль, но я не чувствую призвания… стать… священником.

Епископ поднимает брови, он ожидал такого ответа.

– Есть много способов служить Господу. От скромного пастыря до Мудреца, от ангела до самой Вифлеемской звезды, возвестившей рождение младенца Христа, всем найдётся место в Рождественском хлеву, правда?

Мы быстро перешли к хлеву. Хлев, или скорее, блев, блев, блев, нельзя посчитать, сколько раз он произносит блев, с этим типичным акцентом Бейры, каждый канун Рождества. Год за годом мы должны были терпеть блев! Эти описания сцен блева!

Наступила ночь, окутанная тьмой, и городской шум потихоньку стих. То там, то здесь поблескивали костры пастухов, спасающихся от холода. Иосиф сложил свои пожитки, подкинул несколько веток в огонь и помог Марии в час чадорождения.

Сонные рождественские нравоучения (только холод не давал людям заснуть) вокруг гигантских парафиновых ламп Petromax, грибов светящегося газа установленных через каждые 20 метров, чтобы нагреть Собор. Пока туда непременно не нагрянет пьяница, объявляя рассвет и прерывая Рождественскую службу

– кукарекууууууу, – кричит пьяница, ах, да, мы обратили внимание, что в этом году никто не пришёл нас повеселить, это не было ни Рождественской службой, ни петушиной. Пьяницу вывели, и Епископ продолжил.

Теперь мы внутри рождественской пещеры. Технический момент: совсем недавно родился Иисус, порождённый, не зачатый, субстанциональный Отцу; всё прошло быстро, никто не упомянул о криках девственной матери, неужели это было так легко? Пропустим эту сцену, Младенец Иисус лежит на соломе, согреваемый дыхательно-отопительной системой осла, предназначенной для богов, которые рождаются огромными и с вьющимися волосами.

По фарфоровой фигурке, (используемой в конце для поцелуев крохотной ножки, которую Епископ держит в руках и вытирает платком после каждого поцелуя, нужно встать в очередь), наш спаситель кажется родился уже сразу годовалым младенцем. Возможно, это тот печально известный нулевой год, который вызывает столько математических сбоев, портит столько нервов, каждый раз, когда мы должны сменить тысячелетие.

Там, в блеву, – читает Епископ, – царит мир; и доверие супругов становится заразительным. Они сами чувствовали по-другому родство людей. Никто не мог теперь быть волком, столкнувшись со смирением этой семьи. Да, потому что люди превращаются в волков, когда завидуют, угрожают или убивают. Волки на свободе, жаждущие чужой крови; жестокие Ироды, ищущие причины убивать и сеять страх. Вы когда-нибудь сталкивались с такими людьми? Был ли для вас, порой, характер других людей искушением? А жизнь, честь, доброе имя других людей подвергалось опасности по вашей вине или невнимательному исполнению ваших обязанностей? Самоанализ обязателен для вас и для меня, – добавил он. Вот таким был Епископ: в середине мирного разговора, скромных пожитков и прутиков для костра, он бросал важные вопросы. Жестокие Ироды, волки… И всегда уточнял, что он также ожидает ответов.

Беда была в том, что никто не слышал вопроса, из-за эха в Соборе от разрозненных голосов монашек, слабой аппаратуры, отвратительной манеры чтения, сонливости, но какая сонливость, было уже за полночь, и все уже съели треску, и индейку, и рыбу в чесночном соусе, и клубничные бисквиты, и вареники с рождественского ужина.

Внезапно, тревожный звонок: Епископ перешёл к более современным философским вопросам, таким как несуществование Деда Мороза, языческое изобретение стимулирования потребительского интереса или гибель молодого поколения. И тут же раздаются смешки, приглушаемые совершенно новыми шарфами, обёрнутыми вокруг шеи.

– Мы ждали разговора о распутстве.

– А вот и он!

Молодые люди, – говорит он, – взгляните на свою жизнь объективно и бесстрастно. Любите добро, чтобы ваша жизнь была достойной, и мир стал лучше. Забудьте наркотики, которые испытывают и используют вас; бесстыдство, которое обрушивается на вас искушением и скандалами старших; скверна языка, полного двуличия и неправды.

– Неправда, – я рассеянно бормочу, вспоминая те ночи в Соборе. Епископ удивляется.

– Что неправда…?

Я сказал неправда? Я начал засыпать.

– Есть ли у тебя Вера, ты веришь в Воскресшего Христа, в Бога, что среди нас?…

Ну, – отвечаю я как парень, которого знаю.

– Д… да.

[да, я даже немного верю в Бога. Все верят]

– А ты посещаешь таинство Святого Причащения, читаешь Библию?

– По правде говоря, не так много… Я больше читаю другие вещи. Всякие разные.

– Например?

– Ну… не знаю… Достоевский нравится. Русские.

Хм, бормочет Епископ, и начинает что-то искать в книжном шкафу. Может, ты не должен был упоминать русских. Это похоже на допрос, я должен восстановить статус нашего разговора. Но, с другой стороны, Россия уже была обращена в большое чудо, как предсказывала сестра Лусия. И после этого был спасён «Епископ, одетый в белое», тот, с третьего откровения. Пуля КГБ, которая чуть не убила папу Иоанна Павла II, была вставлена в корону Божьей Матери Фатимской, вот недостающее доказательство.

Но лучше восстановить границы:

– Мы всё ещё на исповеди, да?

– Конечно, – отвечает он, – мы сохраняем тайну исповеди. Вот… Безотносительно идей Достоевского, который на самом деле был верующим человеком, и который страдал от своих ужасных грехов и пороков, но из-за вопроса материализма в общем, я написал эти размышления.

Он открывает маленькую фиолетовую книжку и читает:

– Атеизм – родина суперменов, лишённых последовательности и правды. Как правило, они навязывают силой то, что разум не может принять или с чем не может согласиться. Атеизм предполагает человека в том же измерении, что и Бог, но затем давит его диалектикой системы. Это бесчеловечно, потому что преувеличивает и претендует на преодоление границ времени и пространства, притворяясь, что не видит их.

Я не ожидал чего-то такого сложного. Он поворачивается к окну и продолжает читать:

– Другими словами: философия атеиста не открывает человеку надежды. Она связывает его тщеславной борьбой,