«Я, может быть, очень был бы рад умереть» - Руй Кардозу Мартинш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Пригласите этого господина подняться, Анаклету.
Господин, лучше, чем мужчина.
Секретарь открывает мне дверь, с этого момента его власть заканчивается. Это решение, с помощью которого, как привратник священного места или почти, он остаётся не у дел, потому что это нарушает правила, но есть прямые указания его Епископа и, по своей сути, указания очень правильные, по этой причине он так учтиво указывает посетителю на коврик, чтобы он мог вытереть подошвы кедов, и дипломатично проводит его вверх по лестнице.
– Спасибо, Анаклету (теперь это говорю я).
Изобилие портретов мёртвых и хорошо одетых людей, развешенных на стенах вдоль каменной лестницы. Через каждые два шага какой-нибудь предок внимательно смотрит на нас.
Епископ наверху, в темноте, в тишине, пытается узнать меня или, возможно, заканчивает о чём-то размышлять. Он одет в чёрную сутану и ослепительно белый стоячий воротничок вокруг шеи: даже дома он так одет, только зимой может надеть мужские брюки, да и то только под юбку.
Он проходит через дверь, я иду за ним.
– Большое спасибо, Ваше превосходительство.
– Пожалуйста, присаживайтесь, – говорит он, указывая на стул.
Я сразу не сажусь. Приближаюсь к его руке, наклоняюсь и целую её, кольцо ледяное, хороший камень, а рука сухая, в эту комнату тепло не проникает. Он немного озадачен, этот знак уважения должен уже кануть в Лету, по крайне мере, среди молодёжи. Жест, однако, напоминает нам, что это – торжественный случай, фундаментальный для интимной повседневной жизни Церкви.
– Хотите исповедаться?
– Да, Ваша Светлость.
Его кабинет комфортный, в глубине есть дверь, которая, должно быть, ведёт в спальню с видом на Скалу. Письменный стол с чернильницей, старинное кресло с высокой спинкой, ладанка и чётки свисают с подставки рядом с Библией, картины и распятия на стене. Много старых книг, выделанная кожа, засаленная кожа, гравюры. На буфете несколько канделябров, которые выглядят как из серебра, возможно, чтобы использовать во время торжественной службы. На вешалке, как одежда в Музее моды и костюма, висят блестящие облачения, вышитые старинным золотом, кажется, я видел его в этом одеянии на Рождество или Пасху.
Это был кабинет, который я ожидал увидеть, хотя ни разу его не видел, и никто мне не рассказывал. Приятно, когда наше воображение разумно. Ну…, столько серебра и золотое облачение я не ожидал.
Я нервничаю. Когда было изобретено исповедание, чтобы держать людей под контролем, подозреваю, что это было проще для всех. Священники сидели в тёмной исповедальне, где деревянная кружевная решётка скрывает лица, и слушали о грехах, как любители дешёвых радиоспектаклей, этот спит с этим, эта вышла замуж, но мужа не любит и т. д.
С сегодняшними новшествами исповедь похожа на ток-шоу.
– Ваша Светлость, я…
– Секунду, сын мой, ты сказал, что я тебя знаю?
Похоже, есть какие-то предварительные условия, форма заявки. Хорошая новость, что он не связывает тебя с той ночью оскорблений. Я говорю, что я сын… из… и что я прошёл конфирмацию с Его Светлостью.
– Подтверждение веры. Как давно и в какой группе?
Не могу вспомнить, когда точно. Это было в Епархиальном доме, ниже по улице, несколько недель мы посещали вечерние подготовительные курсы. Но я не могу представить господину Епископу версию этих курсов, которая отложилась у меня в голове, это бы оскорбило его.
Были те, кто хотел получить святое масло себе на лоб, потому что Иисус Христос сделал их лучше как людей, помог им «возлюбить ближнего» и «приблизиться к Господу», «сила любви способна изменить мир», кто я такой, чтобы сомневаться? У них было счастливое и сильное сердце, но слишком легковерное.
Но были и идиоты, которые посещали курсы только, чтобы быть как их отцы и матери, лицемеры еженедельной монеты, брошенной в корзину для подаяния, или что ещё лучше, банкноты, сложенной вчетверо, как будто проутюженной, чтобы произвести впечатление на присутствующих прихожан.
Были ещё придурки, твой случай, которые пошли, чтобы никого не обидеть, потому что их очень сильно попросили, и в итоге подтвердили, но не Веру, а неверие, которое они испытывают ко всему и уже давно.
(Ты подозвал девочку с корзинкой для подаяний, раскрыл пинцет своих пальцев и ничего не упало, только невидимая и бесшумная монета, и все, кроме священника, засмеялись).
Как-то на тех вечерних занятиях появился один парень, который пришёл туда, чтобы встречаться с девушкой. Как только она влюбилась, он уговорил её прийти пораньше в тёмный сад, и он пытался, пытался, пытался и ни разу не прошёл дальше одного поцелуя, даже не расстегнул третьей пуговицы на её блузке. Она берегла себя для замужества, обещала матери, что не будет плохо себя вести как другие девушки, такие девицы иногда хуже самих парней. Он понял, что зря возится с этой девчонкой, которая ему не даст, и слился с конфирмации и из её жизни, а она плакала, плакала, плакала.
Был один законоучитель, который произносил «этот путь, на этом пути, на этом нашем пути, от этого вашего пути» столько раз подряд в течение одного часа, (какая-то подготовка нас к марш-броску на 50 километров), что я подумал:
– А ты также разговариваешь и у себя дома, о, Путе-вод?
И великий зануда, вероятно, так и говорил, потому что вскоре, во время ряда скандальных инцидентов, о которых до сих пор сплетничает весь город, от него ушла жена, или он ушёл от жены, в конечном итоге он развёлся и стал жить с другой женщиной, не совсем в священном браке.
Я не рассказываю Епископу ни одного из этих эпизодов, которые я вновь вспоминаю за считанные секунды, сидя на стуле в его кабинете, но напоминаю ему о последнем занятии:
– Ваша Светлость появился в последний вечер и спросил нас, знаем ли мы, что такое Вера.
– Мы всегда так делаем.
– Ответил один семинарист.
– А… да, думаю, я помню.
Конечно он помнит: никто не знал, что такое Вера. Сидя по кругу, никто из нас не мог спрятаться. Мы следили за жужжащими мошками и мухами, которые по-разному нам докучали. Епископ повторил, переформулировав свой вопрос:
– Вы понимаете значение Веры? Разве вы не понимаете значение Веры? и тишина. Путевод попытался спасти положение, но он мог говорить только о пути и, как мне кажется, Вера – это не только один путь, это должно быть ещё и цель, и конец, Вера –
