Оперные тайны - Любовь Юрьевна Казарновская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Драматург и мелодист
Так и случилось. За «Манон Леско», «Богемой» и «Тоской» была «Мадам Баттерфляй». Первый шаг уже к его собственному, пуччиниевскому стилю – целотонным гаммам, очень интересной интервалике и прочему. Роль мадам Баттерфляй для певицы – просто необыкновенный подарок. Но подарок безумно сложный!
Рената Скотто как-то сказала мне, что вся «Тоска» – это второй акт «Баттерфляй». Чтобы спеть её, нужно иметь и выносливость, и голову, и расчёт. Сама Скотто, по её собственному признанию, намучилась с этой партией крепко… Могла ли она себе такое представить? Спас положение её муж, очень толковый скрипач и концертмейстер оркестра «Ла Скала» – они всё выстроили как следует, это был, по словам Скотто, точный математический расчёт…
Джузеппе Ди Стефано
А «Девушка с Запада» и следующие оперы – это уже чистейший XX век! XX век, в котором были и Арнольд Шёнберг, и Альбан Берг, и, конечно, Рихард Штраус. Для меня «Саломея» – абсолютный шедевр, стоящий в одном ряду с «Тоской», «Баттерфляй», «Богемой», «Манон Леско». А Шёнберг, Берг и композиторы их круга, как Яначек – это совершенно новый композиторский язык, новое музыкальное мышление – дисгармония во внешне совершенно не вокальной музыке.
Дом-музей Пуччини в Торе-дель-Лаго, Италия
А Пуччини, как потомственный композитор и как настоящий итальянец, воспитанный на итальянской романтике, на итальянском бельканто, был абсолютным мелодистом и всегда мыслил очень мелодичными, очень гармоничными линиями.
Для меня как для певицы и актрисы – это очень важно! – Пуччини и непревзойдённый музыкальный драматург. Он, а не Верди, многие оперы которого откровенно слабы по части драматургии. За исключением шекспировских «Отелло» и «Фальстафа». И отчасти «Аиды», где потрясающи и тема этой эфиопской царевны, схлестнувшейся с фараоновой дочкой из-за Радамеса, да и сама по себе египетская тема с экзотическими костюмами, танцами, пирамидами и прочим. Всё это уже само по себе привлекало публику.
Но Верди и в творчестве, и в своём жизненном пути настолько огромен, что его «динозаврий» хвост, если так можно сказать, находится ещё во времени бельканто, тело – целиком в романтической эпохе, а голова, точнее, кончик носа, чуть заглянула в XX век. А его фактический преемник Пуччини – это уже переход от романтики к веризму, к «настоящему» XX веку.
Пуччини как человек и как творец был чрезвычайно восприимчив и алчен до новых впечатлений. Он всё время что-то читал, что-то слушал, был всегда в курсе всех музыкальных и даже технических новинок – вспомним, как лихачил он на едва-едва появившихся автомобилях!
Не графиня, а белошвейка
И во многом благодаря этому он сделал огромный шаг вперёд от всего того, что до него происходило в итальянской опере. Он вообще не признавал романтической ходульности со всеми этими графьями, цыганами, дожами, крестоносцами, сыновьями индейских вождей и прочими невесть откуда взявшимися персонажами, «населяющими» невероятно накрученные либретто – от них иногда просто одуреваешь. Ведь не зря все мы знаем «вечнозелёную» легенду о бутылке шампанского, якобы давным-давно замурованной в стене кабачка для любителей оперы, что рядом с La Scala – она предназначается тому, кто логично и последовательно сможет пересказать содержание оперы «Трубадур»!
Такое вряд ли возможно по отношению к операм Пуччини. Там всё и всем понятно. Там очевидна драматическая линия, точно и последовательно выстроены человеческие отношения, а музыка и драматургия неразделимы, как близнецы-братья. Всё, что хотел сказать Пуччини, и какими эмоциями наполнить тот или иной момент, читается в мелодике произносимых слов…
Вот самый простой пример. Финал первого акта «Тоски». Коварный и подлый барон Скарпиа, мечтая о «лаврах» Яго, исподволь пробуждает муки ревности в знаменитой певице Флории Тоске, намекая ей на то, что художник Марио Каварадосси, её возлюбленный, в этот момент уединился – якобы! – с совсем другой женщиной. «Dove son? Potessi coglierli, i traditori…» (в русском переводе: «Где они? Их сама уличить должна я!»). А в оркестре ответом на вопрос «где они?» звучит тема побега Анжелотти: «Fuggii pur ora da Castel Sant’Angelo» («Бежал сегодня из тюрьмы Сант-Анджело…»). Возможно ли дать зрителю лучшую подсказку?
Другой пример – в прямом смысле слова из той же оперы. Истерзанный пытками Каварадосси слышит, что Наполеон разбил австрийцев под Маренго (сцена «Vittoria, vittoria!»). Что сделал бы в этой ситуации Верди, который одно время тоже предполагал писать оперу на сюжет драмы Викторьена Сарду? Наверняка «снабдил» бы героя драматическим монологом с высокими нотами. Вроде монолога Отелло из своего III акта.
А такой монолог – это остановка действия, и в этом случае вся драматургия, всё развитие отношений между Скарпиа и Тоской вмиг разрушились бы, Каварадосси вышел бы на первый план. А у Пуччини здесь – сквозняк, ветер, тайфун, ураган, который начинает дуть с первых нот второго акта. Всё! Ты уносишься вместе с ним, и не вздохнуть, не оторваться от всех этих кошмарных интриг и хитросплетений! Это просто какой-то детективный роман; Шерлок Холмс – кстати, современник Пуччини!
Пуччини – это громадный рывок. Это просто прорыв в новую реальность – именно в том, что касается музыкальной драматургии. Потому что он вывел на первый план драму простого человека, которого мы можем встретить каждый день на улице. Белошвейка Мими. Монахиня Анжелика. Гризетка Манон. Поэт Рудольф. Моряк Пинкертон. Капитан баржи Микеле. Не говоря уже о продувной бестии Джанни Скикки!
Но даже страсти, эмоции и жизненные драмы гейши Чио-Чио-сан и «простой принцессы» Турандот нам намного понятнее, чем истории одержимой, но вряд ли возможной в реальной жизни цыганки Азучены. Или Амнерис с Аидой с их египетским пафосом. Все эти либретто – совершенно из другой жизни, из другого измерения.
А Пуччини просто приходит к нам – и мы узнаём эти жизненные ситуации, эти чувства, эту драматургию. Просто – это мы. Это про нас. Это про наши эмоции, про нашу страсть, про нашу любовь.
«Всегда я рад заметить разность…»
Но вместе с тем впрямую, в лоб эти персонажи сопоставлять, конечно, нельзя. Они живут в разных странах, разных средах, в разных ситуациях, в разной драматургии – прежде всего музыкальной. Вот «Богема», написанная по драме Мюрже. Это любовь, разворачивающаяся на фоне парижской
