Оперные тайны - Любовь Юрьевна Казарновская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да, Пуччини был успешен. Его ставили и в Европе, и в Америке. Его даже называли лучшим драматическим композитором эпохи. Но внутренне он был очень одинок. Ради того, чтобы заполучить свою будущую жену, Эльвиру Бонтури, он, что называется, пустился во все тяжкие, но… Эльвира оказалась просто обычной ревнивой итальянкой, которая закатывала ему истерики по любому поводу, лезла на стенку, сходила с ума и ревновала к каждому столбу.
Джакомо Пуччини с женой Эльвирой и падчерицей Фоской
А он, простите, заводил интрижки с 16-17-летними девчонками-итальянками, которые прислуживали в Торре-дель-Лаго. Он пропадал на три-четыре дня, уезжал куда-нибудь в глубь своей любимой Тосканы, снимая комнатку в отеле, глядя по ночам на луну и крутя мимолётные романы.
Он пытался забыться: ведь ему просто хотелось и побыть одному, и побыть с людьми, которые адекватны, которые не «достают» его ревностью, попрошайничеством и особенно разговорчиками в духе: «А чего это ты не сочиняешь ничего, нам деньги нужны!» А когда сочинял…
Пуччини вспоминал, как играл какой-то новый, только что родившийся кусок своей музыки Эльвире – мол, посмотри, что я написал! И вдруг увидел, что она сладко спит в кресле… Никого не напоминает? «Пушнин, до чего же ты мне надоел со своими стихами!» Пуччини говорил прямо: я не могу творить, если вижу такое. Понятно, отчего он всё время уезжал… Словом, такие привычные и знакомые идеалы семейного быта – «всегда довольный сам собой, своим обедом и женой», «да щей горшок, да сам большой» – всё это было совсем не для Пуччини…
И вместе с тем он, конечно же, понимал, как тяжело ей с ним приходилось, как он мучил её… И совсем не случайно именно ее он вспомнил в последние часы жизни, уже, что называется, из смертной полутьмы, написав – говорить после неудавшейся операции он уже не мог: «Эльвира – бедная женщина!»
Легариады и пуччиниана
Я часто думаю о том, каким был бы путь Пуччини – и музыканта, и человека, – если бы он прожил чуть дольше. Ведь он не дожил даже до шестидесяти шести… Очень немного даже по меркам первой половины прошлого века. Поэтому некоторые стороны его грандиозного дарования почти не раскрылись – я имею в виду комические оперы.
Конечно, есть феерический «Джанни Скикки»… Лауретту мне, к сожалению, целиком спеть не удалось, но её арию «О, mio babbino саго» («Папочка мой любимый»), конечно же, пела. Но это маленькая опера – всего лишь часть «Триптиха». Его иногда сравнивают – да и сам Пуччини об этом говорил – с тремя частями Дантова ада. Любопытно, что Пуччини одно время хотел писать оперный триптих на сюжеты трёх рассказов («Коновалов», «На плотах» и крымская легенда «Хан и его сын») очень популярного тогда в мире Максима Горького. Однако прежде чем начать работу, Пуччини обязательно хотел увидеться с Горьким лично, но встреча, увы, не состоялась.
Ференц Легар
«Триптих» сочинялся вслед за «Ласточкой» – не бесспорной, по мнению критиков, попыткой Пуччини попробовать себя в жанре неовенской оперетты. И вышло что-то среднее между «Травиатой» – там в либретто много похожих сюжетных линий – и «Весёлой вдовой». Сегодня «Ласточка», где много очень смешных эпизодов, достаточно успешно идёт на многих оперных сценах – в Metropolitan, в Болонье…
Важнее то, что, приехав осенью 1920 года в Вену для постановки «Ласточки», Пуччини познакомился с Ференцем Легаром – тот только что закончил очень понравившуюся маэстро из Лукки оперетту «Наконец одни». Они очень понравились и друг другу: Пуччини наверняка оценил тот шарм, ту бездну обаяния, которые излучала личность Легара.
Где бы он ни появлялся, он тут же становился центром компании, это были такие сплошные брызги шампанского… В отличие, например, от Имре Кальмана, который был довольно суровым, закрытым и угрюмым человеком. А Легар многим напоминал Иоганна Штрауса-сына. Шани, как его называли в Вене. Очень многие венцы помнили, что всюду, где появлялся Штраус, все начинали хохотать, у всех появлялись улыбки на лице, сыпались один за другим анекдоты, прямо на глазах импровизировались новые идеи и мелодии…
Понятно, почему замахнувшемуся на оперетту чистокровному итальянцу Пуччини был интересен один из её живых классиков. Ему были нужны эта венская лёгкость, жизненный полёт и мелодии Легара – не зря же кто-то очень точно подметил, что существует три вида музыкального театра: опера, оперетта и Легар! Легар же говорил, в свою очередь, что ему есть о чём подумать, слыша гармонии Пуччини.
Несмотря на разницу в возрасте – Пуччини был почти на полтора десятка лет старше, – они подружились. Подружились настолько, что нередко – об этом вспоминают многие современники – даже вместе играли на фортепиано: Пуччини – правой рукой, Легар – левой. Жаль только, что дружба не продлилась и пяти лет…
Поэтому я абсолютно убеждена, что, проживи Пуччини чуть подольше, он обязательно создал бы «полнометражную» комическую оперу. Того же «Фальстафа», например, он сделал бы потрясающе! Или какой-нибудь «Пир во время чумы». Потому что Пуччини был очень саркастического ума, если так можно сказать, и очень большого чувства юмора человек. Кто знает? По масштабу личности, по густоте и богатству красок музыкального языка он вполне мог бы стать кем-то вроде итальянского Шостаковича, автора лучшей комической оперы XX века!
Задрать хвост дуче?
Легара нам стоит вспомнить и по другой причине. Автор «Весёлой вдовы» был известен, в числе прочего, и умением ладить с «сильными мира сего». В том числе и с теми, кто пришёл к власти в Германии в январе 1933-го. Они, как известно, старались привечать и других корифеев музыкального мира – Рихарда Штрауса, Вильгельма Фуртвенглера, Герберта фон Караяна и других.
И Ференц Легар – была, была такая страничка в его биографии: – однажды даже написал письмо Муссолини, прося разрешения посвятить ему свою последнюю оперетту «Джудитту». «Высокоморальный» дуче отказал наотрез – героиня показалась ему девушкой, как сейчас модно говорить, с пониженной социальной ответственностью.
В 1924-м сравнительно недавно пришедшему к власти Муссолини было, скорее всего, не до деятелей искусства. Но я почему-то уверена, что рано или поздно дуче непременно попытался бы перетянуть Пуччини на свою сторону. Может быть, даже сделать знаменем новой итальянской империи.
