Такое долгое странствие - Рохинтон Мистри

доволен, гладит его по голове, отвечает: «Да, это наконец-то десятый номер, у тебя острый глаз, прямо как у меня». Потом отец торгуется, предлагает для начала заведомо заниженную цену, следуют долгие споры и препирательства, демонстративные попытки уйти («Да вы с ума сошли!»), просьбы вернуться («Сэр, вернитесь, договоримся»), возвращения, опять уходы («Идите к черту», «Пожалуйста, это честная цена», «Не богохульствуйте, побойтесь Бога», «Это последняя цифра», «Нет, честно, сааб», «Ладно, но вы – мошенник»), и наконец сделка совершается.

Они несут завернутый в газету конструктор домой, где под папиным руководством Густад сооружает для него деревянный ящик с отделениями для болтов и гаек, уголков и прямоугольных скоб, дисков и колесиков, шкивов и маховиков, рулевых тяг и коленчатых валов, днищ и фрагментов кузовов. Позднее, к восторгу родителей, бабушек и дедушек, из комнаты Густада появлялись разные модели: пожарная машина, подъемный кран, гоночный автомобиль, пароход, двухэтажный автобус, башня с часами. Его самым большим триумфом был разводной мост, который можно было поднимать и опускать. Каждый раз, когда он заканчивал очередную модель, папа говорил: «Этот мальчик прославит фамилию Ноблов».

– Простите, – тронув за плечо, вернул его к действительности хозяин лавки. – Вы хотите купить конструктор?

– О! – очнулся Густад. – Нет-нет, просто смотрю.

Он вернул детали хозяину, провел рукой по волосам и бросил взгляд в сторону рядов, перпендикулярно вливавшихся в главный проход и заваленных всевозможными товарами, – словно здесь проехала колонна грузовиков, симметрично разбрасывавшая свои грузы направо и налево. Большей частью это были металлические и стеклянные вещи, блестевшие на жарком послеполуденном солнце. Никому не нужный хлам лежал рядом с ценными предметами: чашки и блюдца мейсенского и шеффилдского фарфора со сколотыми краями, вазы, медные лампы, тончайший лиможский фарфор, кухонные принадлежности со следами пайки, кувшины, заводные граммофоны с блестящими конусообразными раструбами, серебряные подносы, трости, весы и мерные сосуды, крикетные мячи разной степени изношенности, отремонтированные крикетные биты, зонты, хрустальные бокалы.

Он выбрал проход наугад и пошел по нему. На углу трудился специалист по удалению ушной серы, его клиент время от времени вздрагивал, когда он вводил ему в ухо свой тонкий серебряный инструмент, поворачивал его внутри, потом вынимал. Густад аккуратно обошел их. Что будет, подумал он, если кто-нибудь подтолкнет его руку в ответственный момент? От этой мысли он поежился.

Что случилось с его детским конструктором? Конечно же, он пропал вместе со всем остальным после банкротства. Это слово звучало для него как название некоего смертельного вируса, что неудивительно, учитывая, что банкротство уничтожило его семью. А все из-за упрямства одного гордеца. Папа месяцами откладывал операцию и в результате экстренно загремел в больницу. Перед тем как ему дали наркоз, он поручил управление бизнесом своему младшему брату – вопреки советам всех окружающих, потому что папа терпеть не мог, когда ему давали советы.

У этого брата была репутация отъявленного пьяницы и завсегдатая бегов. Скорость, с какой он заложил все имущество, чтобы оплачивать свои пороки, поражала. Выйдя из больницы, отец Густада оказался на руинах того, что когда-то было лучшим книжным магазином едва ли не во всей стране, и семья уже никогда не оправилась от этого удара. Из-за нервного срыва мать Густада попала в больницу. Но вскоре стало нечем платить ни за отдельную палату и сиделку, ни за учебу Густада на втором курсе колледжа. Отец приехал к нему, чтобы объяснить ситуацию, и не смог совладать с собой. Он рыдал и просил прощения за то, что так подвел его. Густад не знал, что сказать. Видя своего некогда несгибаемого отца окончательно сломленным, он испытывал странное ощущение. Бормоча что-то презрительное, он мысленно дал себе тогда клятву никогда не плакать – не только в присутствии других, но и в одиночестве, независимо от того, какие страдания и печали свалятся ему на плечи; слезами горю не поможешь, а слабость – удел женщин и тех мужчин, которые позволяют себе сломаться.

Для семнадцатилетнего юноши это была суровая клятва, но он сдержал ее. Верный слову, он не плакал ни когда его мать лежала в общей палате, ни на что не жалуясь и ничего не сознавая, ни когда она умерла после недолгого пребывания в больнице. Отец даже спросил его: «Ни слезинки за маму?», но Густад, хоть глаза у него жгло огнем, ответил лишь каменным взглядом. Последним позором для отца стало то, что он не смог позволить себе заказать четырехдневную поминальную молитву в Башне Безмолвия.

Относительным утешением для Густада в то время оказалась лишь смерть его беспутного дяди, чья циррозная проспиртованная печень наконец не выдержала. Однако пока дядя болел, отец Густада требовал, чтобы его никчемному брату был обеспечен наилучший уход, какой позволяло их нищенское состояние, что снова вызвало у Густада презрение.

Дойдя до конца торгового ряда, он не встретил ни одной книжной лавки. Как мало надо, чтобы пробудить столько дремлющих воспоминаний, подумал он.

– Chumpee-maalis! Tayel-maalis![133] – послышался чей-то голос. Человек догнал его и зашагал рядом, на шее у него висел лоток с маслами и мазями, через плечо было перекинуто полотенце. – Maalis головы? Ног? – Густад покачал головой и ускорил шаг, чтобы оторваться от бродячего массажиста.

Пробираясь в бесконечных толпах, он наконец набрел на два книжных развала. Книги были разложены на тротуаре. Рядом с ними свирепо клацал ножницами уличный цирюльник, жирные черные космы клиента тяжело падали на белую простыню, которой тот был обернут. Густад остановился перед книгами, но все они были на хинди, гуджарати и на других языках, ему неведомых.

– А книг на ангрези у вас нет? – спросил он продавца, сидевшего на сундуке.

– А, книги на ангрези! – Мужчина встал и откинул крышку сундука. Внутри лежали выпуски журнала «Лайф» начала шестидесятых годов, потрепанные комиксы «Супермена», «Ридерз дайджест» и «Филмфэар»[134].

Густад посмотрел на часы. Нужно было торопиться. Джимми написал: между двумя и четырьмя. В следующем ряду нашлось несколько участков асфальта, устланных книгами. В основном в бумажных обложках: вестерны и любовные романы. В остальных лавках продавались автозапчасти, стеклянные банки, деревянные табуретки, поэтому он на ближайшем углу свернул в другой ряд и наткнулся на более респектабельное, чем попадались до сих пор, собрание книг. Внимание Густада привлекли «Великие диалоги Платона» в богатом переплете, седьмой том «Энциклопедии религии и этики» под редакцией Джеймса Гастингса и «Анатомия человеческого тела» Генри Грея. Одну за другой он пролистал их.

– Очень хорошие книги, – сказал хозяин. – Очень трудно достать. Можно найти только на Чор-базаре.

Памятуя отцовский стиль торга, Густад одарил его презрительным взглядом знатока. Ему до смерти хотелось иметь эти три книги.