25-й (СИ) - Степан Ларин

И всё же Нюрнберг красив настолько, насколько может быть красив мегаполис. Старинные здания, зелёные насаждения... Осталось в нём что-то с тех времён, когда и Евросоюза никакого не было, какой-то шарм былого. И это хорошо. Глобализация, которую на данном этапе своего развития проходит раса землян, губит уникальность. Приедешь хоть в Пекин, хоть в Москву, хоть в Лондон — везде тебя ждут одинаковые небоскрёбы, одинаковый «Макдональдс», одинаковые джинсы и костюмы... Всё, что делает каждый народ народом, а не просто кучей людей в составе общего населения планеты, хранится за витринами в музеях, как забавная диковинка, а современные земляне заинтересованы в поддержании бизнеса и политики в планетарных масштабах. Почему-то им кажется, что забота о своём прошлом и своей культуре этому мешает. У них даже нет обязательных экзаменов по истории! О чём тут можно говорить?

На площадке встретили клоны и космопехи, а также, конечно, гостеприимно вскинутые плазменные пушки роботизированных охранных турелей, установленные на каждую по четыре штуки. Хотя бы вскинуты они не в нашу сторону, а к облакам на ночном небе. Ясно дело, что стрелять по дружественному левитатору роботы не станут, но всё же неприятно, когда на тебя пялятся четыре квадратные дырки, в которые голова пролезет. Передёрнув плечами, я вместе с товарищами прошагал мимо робота и спустился по железной лесенке с площадки, направляясь к двери внутрь здания.

 — Давай к протезисту, Хищник. — Бросил я другу по пути, но тот лишь отмахнулся.

 — Мне даже челюсть по-нормальному не склеили, а ты говоришь про глаз. Без него не умру.

 — Хищник, я не хочу, чтобы твоя травма сказалась на боеспособности отряда.

 — Я просто буду держать пулемёт в другой руке.

Видать, после похода к лагерному хирургу он решил держаться подальше от медицины, а вот Раш-Фор засел в больнице надолго, решив не разбираться самостоятельно с засевшей в плече пулей. Он лишь велел Танкреду проводить всех нас туда, где расквартирована центурия. Скрывшись под крышей, мы направились по коридорам к лестнице, а я постарался не смотреть по сторонам — палаты по обе стороны от нас заполнены ранеными. Не на что мне там смотреть — я не врач. Одно дело — увечья в бою, когда ты сам наносишь их другим. Твой разум заполнен и ослеплён злобой, и тебе не жалко ни себя, ни других, но когда кровавая пелена исчезает, ты видишь результат своей работы, который лучше бы никогда не видеть. В бою просто гибнут, а в госпитале страдают. Уж лучше под пулями сидеть, чем здесь наблюдать за болью каждого человека, глядеть умирающим в глаза и обещать, что всё будет хорошо. Это вовсе не лицемерие; доктора помогают пациентам, как могут, и дарят надежду, как могут. Это у меня не тот склад души, чтобы сохранять жизнь. Мне предначертано прерывать её. Каждый должен заниматься своим делом. Я занимаюсь своим. Пусть так и будет.

Пришлось опять прокатиться, только на сей раз в салоне тяжёлого бронированного скиммера с пулемётом на крыше. Как меня достала эта бесконечная ночь... Я успел избавиться от Хугеля, украсть лошадь, удрать от всадников, поспать, поохотиться на снайпера, помочь друзьям отбиться от врага и пролететь в левитаторе, а ночь ещё не кончилась? ПРП на запястье Эришкигал показывает только третий её час, а кажется, что уже вовсю должен полыхать рассвет. Зато я хорошо разглядел Нюрнберг «изнутри», не с крыши больницы, а со стороны улиц, бережно сохранивших следы недавних городских боёв. Хоть некрианские части закрепились здесь год назад и столь же давно немцы вывели из города гарнизон, в Нюрнберге нашлось, кому защищаться от имперских воинов, когда Рейх предал нас. Столбы дыма от горящих домов было видно за километры, и всё же город пострадал несильно. Легионеры справились с задачей быстро и без лишнего мочилова. Кое-где штукатурка облезла, слизанная языками огнемётов; кое-где черепицы крыш оказались на земле, стоило кладкам просесть от снарядных разрывов, а уж пятна крови, зелёной и красной, на земле и стенах собьёшься считать. Но город стал нашим окончательно, ещё и не слишком изуродован.

Моим бойцам и парочке других центурий досталась целая гостиница в центральной части города. Отсюда землян выбивали особенно долго, раз уж пришлось подкатить артиллерию. Снаряд полевой пушки «Алебарда» откусил от здания приличный кусок размером с гараж на уровне десятого этажа, а ещё больше камня отвалилось от одной только ударной волны. Вдобавок к этому, все стены в дырках, точно сыр. В чёрном глубоком проломе на месте кладки я, приглядевшись, заметил силуэт часового. Или снайпера. Каменная скульптура ангелочка, украшавшая фонтан во внутреннем дворе, отломилась и упала в грязную воду, а уж парковка выглядит так, будто её плотно заминировали, а потом на неё кто-то сунулся. Но само-то здание осталось почти целым. Никто не просит селиться возле разлома (вернее, отлома), и легионеры заняли уцелевшие комнаты. В некоторых даже осталась мебель — не всю её защитники города успели пустить на баррикады. Им просто не позволили укрепиться настолько.

Клоны могут обходиться без сна несколько суток, но это не учитывая тяжёлые физические нагрузки. Напряжение, нервное и физическое, которое я перенёс в последние дни, сказалось особенно сильно, стоило оказаться в безопасности. Мозг на подсознательном уровне дал понять: «Вот теперь можно и расслабиться. Хорош быть таким серьёзным». Так что, заставляя себя подниматься по лестнице на верхние этажи, я еле двигал ногами. Эришкигал ушла вместе с центурионом, по зову Танкреда сбежался весь оставшийся в живых контуберний и, сразу же увидев, что я в порядке, опять рассосался по номерам. Декурион и сам объяснит, что я теперь опцион. Никто не приставал с расспросами и не помешал доплестись до своей комнаты и упасть на кровать, не раздеваясь. Какая мягкая... В жизни подумать не мог, что когда-нибудь буду спать на настоящей перине... Я не потрудился снять даже шлем и устроил закованную в него голову на подушке прямо так. Едва ощутив под собой хоть что-нибудь мягче земли, тело отключилось. Начнись сейчас перестрелка прямо за дверью — я бы не заставил себя подняться. Именем богов, пусть бы лучше убили... В течение недели я только и делал, что выбирался из одной огромной задницы. И если бы после этого враг настиг меня даже здесь, это значило бы, что я полнейший неудачник. Смысл жить с такой обидой? Нет, не поднялся бы... Вроде бы меня из-за стресса должны мучить кошмары, но я заснул намертво, стоило ткнуться забралом шлема в подушку.

Зато меня очень просто поднял на ноги Надаск, заглянувший с сообщением от Раш-Фора:

 — Касур, центурион зовёт к себе. Сказал, чтобы привели себя в приличный вид и через четверть часа были у него.

Это заставило вскочить с кровати быстрее, чем вой сирен воздушной тревоги. Пятнадцати минут мне на что угодно хватит, но всё же я решил прийти заранее. Надаск принёс униформу и сапоги, не новые, явно снятые с кого-то из погибших клонов, зато целые. Настоящим удовольствием было просунуть стопу, ранее обёрнутую в куски ткани, в удобное голенище. Нечувствительность к боли имеет и недостатки — можно запросто обжечь рот горячей пищей. Или натереть жуткие мозоли, даже не заметив. Вот я и натёр на отросшей ноге. Покоя от неё нет. То пришлось отрезать, то теперь она в волдырях... Но бодрящий душ, который я в последний раз брал ещё в казарме, и удобно севшая одежда расслабили не хуже сна на мягкой кровати, а уж мозоли я обработал и залепил пластырями, забыв о них через секунду. Ещё на подобную ерунду не хватало отвлекаться...

Раш-Фор стоял у парадных дверей как-то не по-офицерски просто, откинувшись спиной на украшающую вход изгрызенную пулями колонну и попыхивая сигаретой. Вроде бы обычное дело, но, оказывается, прежде я и подумать не мог, что сам центурион может предаваться нехитрым солдатским развлечениям вроде курения. Он ведь всегда был таким хмурым и серьёзным, а тут вдруг курит в сторонке от дежурящих у входа солдат! Не знаю, что в моём мозгу могло поменяться за ночь, но Раш-Фор перестал казаться мне отцом. Он стал казаться братом. Пусть старшим, пусть всё равно начальником, но... всё-таки не отцом. Первый, кто заменит его, случись что — это я, прямо как младший брат заменяет старшего. И теперь он обратился ко мне, как к живорождённому:

 — Доброго утра, опцион. Как себя чувствуете?

Если не считать очешуевания, я в полном порядке. Уж чего, а того, что сам Раш-Фор когда-нибудь будет называть меня на «вы», я ожидал в последнюю очередь. Однако мне хватило ума и самообладания, чтобы ответить прямо и вежливо, как и положено в разговоре двух офицеров, а не хлопать глазами:

 — Проспал бы весь день, касур.

 — Куда ж спать? А воевать кто будет?

 — Мы многое пропустили, пока гуляли по немецкому тылу?

 — Я и сам ещё не успел разобраться. Мне спать хотелось не меньше вашего. — Мощной затяжкой Раш-Фор заставил оставшуюся часть сигареты истлеть, затушил окурок о металлическую бляху на перчатке, закрывающую кулак, и резким движением пальцев отправил бычок куда подальше. Потянувшись в карман бронированного набедренника, центурион достал пачку какого-то курева и извлёк наружу ещё одну сигарету, но вовсе не для себя, а протянул мне. — Что скажете насчёт этого?