Новая сестра - Мария Владимировна Воронова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Втайне обрадовавшись, потому что ей не хотелось видеть никаких партийных руководителей, ни живых, ни мертвых, Катя села крутить марлевые шарики на пару с Надеждой Трофимовной, дорабатывающей последние деньки.
Через неделю она уйдет, и Катя останется один на один с Константином Георгиевичем. Сестры в один голос твердят, как ей повезло, по сравнению с другими маститыми хирургами доктор Воинов самый нормальный. Всегда спокойный, вежливый, редко-редко в острый момент вспылит и тогда после операции обязательно извинится.
Катя это и сама видела, но очень боялась не оправдать доверия. Все-таки не достигла она еще уровня Надежды Трофимовны, которой Воинов молча протягивает ладонь, а она знает, какой инструмент ему туда вложить. Иногда Кате казалось, что сама Надежда Трофимовна могла бы стать хирургом ничуть не хуже Константина Георгиевича, если бы родилась мужчиной и не в крестьянской семье. Или нашла бы в юности благодетеля, который оплатил бы талантливой девочке учение.
Катя старалась изо всех сил, штудировала «Оперативную хирургию», но понимала, что теория теорией, а недостаток опыта не дает ей пока улавливать многие нюансы, и первое время Воинову придется с нею нелегко.
«В принципе, – вздыхала Катя, стараясь, чтобы шарики выходили у нее все одинакового размера и вида, – не так уж напрасно волновалась Тата насчет моей возможной влюбленности. Как она там сказала – роскошный мужчина? Да, есть такое. Стройный, широкоплечий, нос углом… Влюбилась бы я в Константина Георгиевича, как пить дать, если бы не прививка Владиком. Слава богу, потратила на него все девичьи восторги, хоть какая-то польза от этого предателя, которого, по Татиной теории, презирать даже нельзя. Теперь я хотя бы знаю, что любовь одно, а восхищение – другое, и путать их не надо».
Тут, легок на помине, появился сам Константин Георгиевич, необычайно мрачный, с известием, что подают грыжу. Катя побежала готовить стол.
Она боялась работать с Воиновым, поскольку впервые видела его в таком подавленном настроении и не знала, чего ожидать, но операция прошла штатно. Константин Георгиевич подбадривал ее, а после поблагодарил и даже похвалил за то, какую она наложила аккуратную повязку.
Надежда Трофимовна призналась, что сама впервые в жизни видит патрона таким злым и понятия не имеет, какая муха его укусила. Гипотеза, что он так сокрушается по поводу ее выхода на заслуженный отдых, конечно, лестная, но вряд ли верная.
Катя недоумевала, но прошло два часа, и Воинов появился в своем обычном расположении духа, веселый, галантный, чуть-чуть фривольный, но ровно настолько, чтобы это не обижало и не давало ложных надежд.
– Екатерина, работала в полевых условиях? – спросил он весело.
Катя отрицательно покачала головой.
– Ну ничего. Тамара Павловна, помогите, пожалуйста, вашей подчиненной собрать набор для новокаиновой блокады. – Воинов ухмыльнулся: – А поскольку речь идет о вашем обожаемом начальнике, разрешаю вам взять самую кривую и длинную иглу.
– Стенбока, что ли, опять скрутило? – спросила старшая. – Немудрено, когда бедняга двое суток гоняет по морозу туда-сюда словно безумный. Спать ни разу еще, кажется, не ложился…
Воинов кивнул:
– Слава богу, благодаря усилиям Александра Николаевича и таких, как он, ничего плохого не случилось за эти двое суток.
– А могло бы.
– Ой, не говорите. Мы с женой все утро места себе не находили, пока Петр Константинович не вернулся с траурной процессии.
– А я-то думаю, что вы все утро ходите мрачнее тучи… – Татьяна Павловна застыла над стерильным столом, задумчиво позвякивая длинным пинцетом.
– Вы уж простите.
– Все в порядке, Константин Георгиевич. Я бы так вообще с ума сошла, – пинцет запорхал над рядом пункционных игл, – ладно, дам ему самую лучшую, как для себя. Войдет как в масло.
– Господь вознаградит вас, дорогая Татьяна Павловна.
– Ну да, от вас-то со Стенбоком не дождешься, – фыркнула старшая.
Взяв стальную корзиночку с завернутым в стерильную простыню набором и бутылкой новокаина, этикетка на которой была прочитана минимум пять раз во избежание ошибки, Катя отправилась следом за Воиновым в кабинет начальника.
«Вот еще один наглядный пример Таточкиной правоты, – думала она по дороге, семеня следом за Воиновым как покорная восточная жена, – ходит человек строгий и насупленный, и сразу мысли: ах, это он на меня обижается, это я что-то сделала! Или ничего не сделала, а он неправильно понял мои благородные порывы и вообще не ценит! Хочется или немедленно загладить свою непонятную вину или самой обидеться. А всего-то надо вспомнить, что у человека есть своя собственная жизнь, никак с тобой не связанная!»
Изрядно поплутав по широким и узким, высоким и низеньким коридорам, они наконец дошли до кабинета Стенбока, как показалось Кате, слишком скромного для его должности.
Александр Николаевич стоял, облокотившись на стол. Когда они вошли, он выпрямился, охнул и побледнел.
– Спокойно, без резких движений, – Воинов ласково придержал его за плечо, – помощь близка.
– Благодарю, Константин Георгиевич, – Стенбок перевел взгляд на Катю, – добрый день, товарищ… э…
– Катя, моя новая сестрица.
– А Цербер где?
– Где надо, – буркнул Воинов, пробуя на прочность ближайший стул, – ну вот, Александр Николаевич, разоблачайтесь и садитесь, как на коня. Дело вам знакомое.
Стенбок потянул руку к пуговицам кителя, но сразу опустил, покосился на Катю и кашлянул. Если бы это был другой человек, Катя сказала бы, что смущенно.
– Как-то, знаете ли, неловко… при юной девушке…
– Отставить! Тут нет девушек, а только пациенты и медицинские работники, и вы, Александр Николаевич, знаете это не хуже моего.
– Да-да, конечно, – Стенбок стал расстегивать китель, – простите, Константин Георгиевич, что побеспокоил вас, только…
– Ни слова больше.
– Мне бы до двадцати двух продержаться, когда поезд тронется, а дальше хоть трава не расти, – Стенбок попробовал снять китель, но тут же охнул и поморщился.
Катя подбежала, помогла, аккуратно стянула китель с плеч и повесила на спинку стула.
– Благодарю вас, – сказал Стенбок, оставшись в нижней рубашке, на фоне белизны которой его бледность показалась Кате пугающей.
– Да ты, похоже, не сядешь, – вздохнул Воинов, – тебе сейчас надо отлежаться на жестком, а не блокаду делать.
– Сяду, сяду. Нет таких крепостей, которые бы не взяли мы, большевики.
– Ваш героизм, дорогой Александр Николаевич, всем известен, но в данном случае он бесполезен и даже вреден. Сами знаете, блокада – это временная мера.
– В нашей профессии постоянного вообще мало, – вздохнул Стенбок, крошечными шагами перемещаясь
