Новая сестра - Мария Владимировна Воронова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Очень быстро дома кончились, улица превратилась в тропинку и привела ее к озеру, такому широкому, что лес на противоположном берегу едва различался в туманной дымке. Рассветная вода в озере лежала тихая и густая. «Молочные реки и кисельные берега», – улыбнулась Мура и пожалела, что не взяла с собой дочку.
Чуть поодаль на воде лежали длинные мостки. Мура посмотрела, как двое парнишек, наверное, пастухи, дожидающиеся, пока хозяйки закончат утреннюю дойку, разделись догола и, разбежавшись по мосткам, нырнули в озеро. Вода встретила их радостным плеском, мостки заколыхались на поднятой волне.
Чтобы не смущать ребят, Мура прошлась в другую сторону, где за узкой полоской камышей виднелись желтые головки кувшинок. Правда, вспомнила она, в ботанической науке они называются как-то по-другому, а кувшинка – это водяная лилия, которой тут не видно. Сняв туфли, Мура спустилась к самой кромке воды, уже подобрала юбку, чтобы войти и сорвать кувшинку – не кувшинку, но стало жаль портить красоту.
Босиком, с удовольствием чувствуя под ногами песок, Мура вернулась к мосткам. Там уже никого не было. Вообще на секунду показалось, что она осталась во всем мире совсем одна.
Сделалось вдруг весело и жутко, и Мура неожиданно для самой себя скинула платье, разбежалась на мостках, сильно ударяя пятками по пружинящим доскам, оттолкнулась от края и рыбкой вошла в воду. На секунду сердце остановилось от слишком уж бодрящей прохлады, но тут она вынырнула, вдохнула сладкого утреннего воздуха, откинула мокрые волосы с лица и поплыла саженками к поднимающемуся из-за леса солнцу.
Мура плыла в полную силу, при каждом гребке окуная лицо в воду, и солнце рассыпалось радугой в поднятых ею брызгах, а озеро сделалось теплым и ласковым, как материнские ладони. Мура будто слилась с этим мгновением, этой точкой на прямой вечности, в которой ей случилось побывать и остаться навсегда. Долго это чувство продолжаться не могло, и Мура, зажмурившись, нырнула, перекувырнулась и выскочила из воды, как дельфин.
Когда Мура повернула назад к мосткам, то увидела на них человеческую фигурку. Возвращалась она уже не спеша, по-лягушачьи, и вскоре стало видно, что это доктор Гуревич в потертых армейских галифе и нижней полотняной рубахе, с перекинутым через плечо полотенцем сидит на корточках и бреется. Мура подплыла так близко, что стал виден стальной блеск лезвия и сильно линялая вышивка по краю рушника.
– Доброе утро, – сказала она вежливо.
– О! – Гуревич улыбнулся во все тридцать два сахарных зуба. – Товарищ Павлова!
– Я думала, все еще спят.
Он горестно вздохнул:
– Спят. И я бы после такой приятной пьянки спал с огромным удовольствием, но, ноблесс, как говорится, оближ. Твердая рука требует не менее твердой трезвости.
Он стремительно и точно провел бритвой по намыленной щеке.
– Как вы ловко, – сказала она, отплыв чуть подальше, – даже без зеркала.
– Ну кое-какие плюсы, – Гуревич сполоснул бритву в воде, – ноблесс все же приносит.
Мура поцокала языком.
– Да. Рука должна быть точной, глаз это вам не брюшная полость, где полметра вправо, полметра влево ничего страшного, – хмыкнул он и провел лезвием под носом, – простите, Мария Степановна, что нарушил ваше уединение, но если я с утра не побреюсь, то к полудню у меня будет такой вид, будто я злобно зырю из кустов.
– Что вы, это я… – не зная, как закончить, Мура поплыла вдоль мостков к берегу.
– Стойте, стойте! – вскричал Гуревич.
– Что такое?
– Тут у берега бог знает что накидано, вы можете пораниться. Выбирайтесь на доски сюда ко мне.
Признав справедливость этого замечания, Мура взялась за вертикальную опору мостков. Сверху столбик был теплым и шершавым, а под водой покрывался зелеными водорослями, которые красиво колыхались в пронизывающих озеро солнечных лучах.
Гуревич закрыл бритву, сполоснул лицо, досуха растер щеки полотенцем, встал и протянул ей руки:
– Выбирайтесь, товарищ Павлова, я помогу. Если вы голая, я зажмурюсь.
– Я в белье, – призналась она, – и лучше не жмуриться, а то потеряете равновесие и упадете. Вы просто отвернитесь, а я попробую сама вылезти.
Он послушно отвернулся. Мура попыталась выбраться из воды, подтягивалась на руках, закидывала ногу, но безуспешно. Ослабшие от кабинетной работы руки не вытягивали ее вес, а пятка предательски соскальзывала с доски.
– Мне, наверное, без вас не справиться, – пискнула она наконец.
– Да я уж понял. Ну что, раз-два, взяли? – Гуревич снова склонился к ней, взял под мышки и неожиданно сильным для такого щуплого человека движением выдернул из воды.
На секунду Мура оказалась в его объятиях, и после воды так остро ощутила его тепло, что голова закружилась.
И Гуревич, кажется, не спешил ее отпускать, хоть она была холодная и мокрая, как русалка. На миг Мура прильнула к его свежевыбритой щеке, и запах земляничного мыла привел ее в чувство. Она вырвалась, побежала к сложенному на берегу платью и поскорее надела его, не думая, что от белья на нем проступят мокрые пятна в самых неприличных местах. Ей вообще ни о чем не хотелось думать, лишь бы продлить странное ощущение, которое она испытала в объятиях доктора Гуревича. Это не было плотское желание или смущение, нет, просто, прикоснувшись к нему, она вдруг стала зыбкой, как тень, и в то же время вечной.
Одевшись, Мура быстро зашагала к их временному прибежищу, но Гуревич вскоре ее догнал. Оказалось, она забыла туфли. Идти босиком было приятно, но тут Мура вспомнила про зеленые лепешки гуся и обулась. Гуревич поддерживал ее, пока она отряхивала ступни от налипшего песка, и снова было мучительно тепло и радостно от прикосновения его ладоней.
Весь день она старалась с ним не встречаться, а на обратном пути попросилась в кабину, лишь бы не сидеть рядом в кузове и не понимать, что для него утро не значило абсолютно ничего.
Больше они не говорили, только здоровались, когда случайно сталкивались в коридорах академии, Гуревич равнодушно, а Мура – страшно смущаясь, но надеясь, что это незаметно.
Она страшно злилась, почему ее до сих пор кидает то в жар, то в холод при виде этого щуплого человека с грустными библейскими глазами
